Виктор Леглер

Южнее Сахары

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГОРОД ПОД ПЫЛЬНЫМ СОЛНЦЕМ

Слово "жара" не подходило к происходящему в аэропорту, поскольку природные явления, как многие полагают, имеют некие пределы. Здешняя температура относилась скорее к области технико-металлургической. Ослепительно падающий ливень света ощутимо давил на плечи, и земля аэропорта казалась пылающей (именно земля, а вовсе не бетон, за исключением взлетной дорожки). Служащие, встречающие самолет, все стояли в тени под крылом. Не было ни автобуса, ни, тем более, рукава, соединяющего самолет с терминалом. Пассажиры, плохо видимые в горячем колыхающемся сиянии, цепочкой тянулись к зданию аэропорта, с усилием подтягивая по красной каменистой почве свои сумки на колесиках.

Андрей перешел пустыню вместе с прочими пассажирами, зашел в здание и огляделся. В небольшом холле несколько очередей тянулись к стеклянным будкам, где трудились полицейские. Андрей собрался двинуться к одной из них, но к нему уже подходил местный служащий в черном костюме, галстуке и начищенных ботинках.
- Бонжур, как поживаете, как долетели? - обратился к нему подошедший с фициальной улыбкой, и Андрей убедился, что его знаний французского достаточно, чтобы понять вопросы и ответить на них.
- Паспорт! - сказал чиновник, посерьезнев. Получив паспорт, он достал из папки ручку, какой-то бланк и приготовился к заполнению. Тут из толпы появился Леонтий, с которым Андрей знакомился в Москве, веселый и улыбающийся, с приколотым на груди прямоугольником пропуска.
- Приветствую тебя в солнечном Сонгае! - обратился он к Андрею. Потом заметил чиновника, моментально забрал у него паспорт и что-то весело сказал, сопровождая свои слова легким отмахивающим жестом ладони. Служащий пытался возражать, затем повернулся и исчез в толпе.
- Кто это? - спросил Андрей - и что вы ему сказали?
- Это никто - серьезно ответил Леонтий. - Это человек, который под видом оформления документов попытался бы выманить у тебя сколько удастся денег. А сказал я ему: "Мой друг, ты обратился не по адресу!"
Они удивительно быстро и легко прошли формальности и вышли сквозь переполненный зал на улицу. Трое носильщиков толкали багажные тележки с оборудованием, прилетевшим вместе с Андреем. Улица встретила их все тем же неправдоподобным светом. Спасаясь от него, люди особенно плотно теснились под небольшими пыльными деревьями и под навесами, окружающими здание аэропорта. Во время короткого пути Андрею уже многократно предложили почистить обувь, поменять деньги, взять такси и что-то еще. Какие-то молодые люди тем временем окружили тележки, и каждый старался коснуться багажа рукой. Все они были одеты в потрепанные джинсы, футболки с разными американскими сюжетами и пляжные тапочки-вьетнамки с веревочками. Кавалькада вступила на стоянку и приблизилась к новенькому "Ниссан-пикапу", где без всякой команды разразилась вакханалия погрузки. Молодые люди хватали с тележек сумки и ящики и забрасывали их в кузов. Некоторые залезли наверх и укладывали вещи в кузове, потом спрыгивали обратно и залезали снова. Те, что остались на земле, передавали вещи тем, что были наверху, те отдавали их друг другу или опять назад.

Андрей, за свои экспедиционно-артельные годы узнавший толк в погрузках, прикинул, что он один погрузил бы весь этот багаж раза в три быстрее. Сумку с аппаратурой, висевшую на плече, уже несколько раз пытались у него выдернуть, а один раз не в шутку начали разжимать его пальцы, которыми он ее держал, так что пришлось слегка дать по рукам. Леонтий стоял несколько в стороне с отсутствующим видом. Наконец, погрузочная деятельность прекратилась. В кузове возвышалась беспорядочная груда предметов, лежащих на боку, перевернутых, свешивающихся через борта. Толпа выстроилась перед ними с выжидательным видом. Леонтий приблизился и вручил по бумажке водителям тележек, которые тут же укатили, а остальным указал на Андрея. Они окружили его, много и громко говоря на незнакомом языке.
- Чего они хотят? - спросил Андрей.
- Как чего? Они хотят свою зарплату, - ответил Леонтий, всем своим видом показывая неуместность удивления Андрея
- Но я их не нанимал, я их ни о чем не просил.
- Они говорят, что они работали, и ты должен оплатить их работу.
- Но у меня нет местных денег.
- Неважно, они возьмут в любой валюте. Ну ладно, это я просто дал тебе урок местной жизни, - сменил тон Леонтий. Он вручил троим самым шумным по монете, еще троим по монете поменьше, а остальным после небольшой дискуссии выдал по сигарете, после чего все удалились. Андрей перекидал багаж, Леонтий сел за руль, и они выехали со стоянки.
- Первый раз в Африке? - полуспросил, полуподтвердил Леонтий. - А я здесь десять лет. Переводчик со всех языков. Еще с американским империализмом успел побороться, социализм строил.
- Почему они так на нас набросились? - Андрей не скрывал удивления.
- Третий мир, самое его дно. Беднейшие страны мира. Нищета, безработица, почти голод. То, что эти парни сорвут за день в аэропорту - это все, что у них будет. А ты - белый. По определению, богатый и, как правило, не жулик. Здесь, в Африке, белый - это источник всяческого блага. Например, как, по-твоему, выглядит белый, который выходит из машины и несет свой чемодан сам?
- Ну, не знаю, засомневался Андрей, - скромным? Или сильным?
- Прежде всего, жадным. Омерзительно жадным. Ему жалко подозвать мальчика и дать ему пятьдесят франков за услугу, жалко дать ему заработать и прокормиться. Купишь на рынке арбуз - дай мальчику отнести. Это стоит дешево, и он не убежит. Но когда их бросится много, как сегодня, с самого начала ткни пальцем: тебя беру, остальных не знаю. Иначе тебе сядут охранять машину пять человек, и каждый потом потребует оплаты.
- Они были неплохо одеты - заметил Андрей.
- Это все гуманитарная помощь. В Европе и Америке не выбрасывают ношеную одежду. Ее чистят, пакуют и отправляют сюда, в Африку. Здесь ее конечно продают за деньги, но за небольшие. На специальном рынке тюки вскрывают, вываливают кучами, и каждый роется сколько хочет. Поэтому одежда почти ничего не стоит. Раньше, когда у нас ничего не было, кроме коммунизма, вся российская колония с этого рынка не вылезала, включая все посольство. Даже жена посла регулярно ездила на служебной машине. Специальные приказы издавались, запрещающие дипломатам там появляться. Но теперь русские перестали ходить. Дома все есть.
- Так здесь дешевая жизнь?
- Только если оставаться в самом низу. Любые качественные вещи и услуги стоят во много раз дороже, чем в Европе или в Америке. Например, электричество стоит безумных денег и есть только в столице, и то не всегда. То же самое с телефоном.
Они ехали по дороге среди обширных пыльных пустырей с разбросанными по ним недостроенными домами. Шоссе было заполнено удивительными машинами. "Пежо"и"Тойоты" двадцатилетней давности, ржавые, дребезжащие, с вихляющими колесами, разбитыми фонарями, притянутыми веревкой багажниками. Большинство отчаянно перегружены и еле ползут по дороге, плюхаясь на продавленных рессорах, выпуская струи черного и синего дыма. Но нередко проносятся новые сверкающие внедорожники, почти все с надписями. На огромных "Лендкрузейрах" написано: "Организация Обьединенных Наций. Комитет помощи детям", на "Джипе": "Международная комиссия по борьбе с засухой", на "Мерседесе": "Проект германо-сонгайского сотрудничества" и тому подобное.

Шоссе втянулось в город, и скорость движения снизилась. Слева и справа виднелись серые одноэтажные дома из штампованных бетонных кирпичей или просто из глины. Все пространство между домами и дорогой занимали навесы из жести, соломы, мешковины, опирающиеся на кривые суковатые палки. Ни одного прямого угла, ни одной ровной плоскости. Пыль, грязь, мясные туши на земле в облаках мух, батоны хлеба кучами на грязных прилавках. Под навесами сплошная толпа что-то продающих и покупающих Мужчины, в основном, носят тот же американский секонд-хенд, женщины почти все в национальных одеждах. Хотя и среди мужчин многие одеты в яркие длинные балахоны наподобие римской тоги. И практически все в неизменных пляжных шлепанцах, даже мотоциклисты.

После поворота рынок с обоих сторон выплеснулся на дорогу. Машины, ослики с повозками, мотоциклы, велосипеды медленно ползут в море людей. Густой синий дым пополам с.пылью стоит над толпой. Микроавтобусы поминутно останавливаются и трогаются, рядом с ними бегут малолетние помощники водителей, зазывая пассажиров. Леонтий обгоняет двухколесную ручную тележку, полную мешками с цементом, которую изо всех сил толкает оборванный молодой человек. Впереди тянется целая вереница таких же. Одна из тележек, груженая длинными арматурными прутьями, поворачивает, намереваясь пересечь дорогу, и внезапно как железным шлагбаумом перекрывает путь. Машины тормозят, но велосипедист с несколькими пустыми железными бочками на багажнике врезается в железо и с грохотом падает. Собравшаяся толпа глазеет на начавшуюся разборку, машины нетерпеливо гудят.
- У них что, нет грузовиков? - спросил Андрей.
- Почему же, есть. Но нанять грузовик стоит дороже, чем десяток тележек, а едет он ничуть не быстрее, еще и медленнее, если застрянет в пробке. За полдня они доползут до любого конца города. Кстати, они полноправные участники движения, видишь на каждой тележке номер? Все платят налоги. На рынке тележку без номера тут же заберут в полицию или, по крайней мере, возьмут деньги.

Собираясь повернуть направо, Леонтий притормозил у одинокого светофора. Дали зеленый, но он не спешил поворачивать, поскольку целая толпа велосипедов и мотоциклов, скопившаяся правее него на обочине, вся ехала прямо, без каких-либо сигналов.
- Никто из этих людей не изучал правила движения, - усмехнулся Леонтий.
- Как ты здесь водишь? Это же страшно смотреть!
- При скорости потока десять километров в час это не так страшно, как кажется. Главное, строго следуй за впереди идущей машиной и не виляй, иначе собьешь бортом велосипедиста. Нанять шофера? Местный шофер водит хуже любого из нас. За машиной он ухаживать не будет, здесь это не принято, а взять с него совершенно нечего. Я, по крайней мере, чувствую свою ответственность, а он разобьет машину и скажет: "Хозяин, извини", и это все. С этими словами он затормозил, поскольку велосипед, на котором ехало трое детей, из которых самому старшему было лет двенадцать, рухнул на дорогу перед самым бампером, и дети с ревом расползлись в разные стороны.
Они въехали в относительно тихий, не считая толпы играющих детей, переулок. Двухэтажные дома виднелись за глухими бетонными стенами, утыканными поверху осколками бутылок. У одного из домов машина остановилась, и под скандирование сбежавшихся детей: "Белый! Белый! Дай сто франков!" въехала в распахнувшиеся ворота.

Это была обычная вилла богатого сонгайца, снятая под офис и общежитие русско-сонгайской компании "Аура". Все русские, с которыми он моментально познакомился, выглядели запыхавшимися и очень-очень занятыми возле телефонов, факсов и компьютеров.
- Леонтий! - сразу накинулся кто-то на его спутника, - где тебя носит? Надо идти переводить переговоры. Приехали из "Шелла" по поводу оплаты горючего!

Высокий человек слегка кавказского вида напористо кричал в трубку что-то про неприбывшую документацию на технику, про деньги, пересылаемые в Стамбул на проход Босфора, и о прочих производственных тонкостях. Наконец, он положил трубку. Это и был директор компании Дмитрий Алиевич, к которому Андрей должен был явиться. Очень быстро он выяснил основные сведения об Андрее: что он горный мастер с правом ведения горных работ, что он работал в артелях, знает россыпное золото и умеет составлять проекты на добычу.

- Да, Теймураз Азбекович мне говорил, вас рекомендуют хорошо. Не устали с дороги? Тогда я вас сразу введу в курс дела. Мы должны здесь, в Африке, стать крупными производителями золота. Теймураз Азбекович поставил такую задачу. Деньги выделены большие, они должны дать быструю отдачу. Мы получили большую концессию, двести квадратных километров. Теперь по местным законам ее надо несколько лет изучать, проводить разведку, сдавать отчеты, истратить каждый год не менее, чем миллион долларов. В случае открытия месторождений надо составить проекты на их добычу и получить лицензию на добычу. Но для нас этот путь не годится. Слишком долго и дорого. Наши геологи говорят, что золота здесь полно, так что все эти формальности излишни. Вы у себя в артели встречались с ситуацией, когда надо ускорить процедуру освоения месторождения?
- Ну, обычно в таких случаях добыча начинается под видом дополнительной геологоразведки или технологических исследований, или эксплуатационного опробования, что-нибудь в этом духе. Добытое при этом золото именуется попутным и сдается на общих основаниях.
- Вот и прекрасно, это нас полностью устраивает. Попросту говоря, мы выдаем добычу за разведку, и все расходы на добычу предъявляем, как разведку. Как вы это технически делаете?
- Ну, составляем проект, техническое обоснование необходимости этих работ, смету и все такое прочее.
- Значит, с завтрашнего дня садитесь и делайте этот проект. Все данные вам предоставят. Потом утвердим его у министра, вы поедете на участок и приступите к работе.

Назавтра Андрей получил карту месторождения, составленную, надо сказать, очень лихо на основании весьма скудных данных. За несколько последующих дней он составил проект, который был быстро переведено на французский и ушел на утверждение в министерство. Потом в ожидании отъезда он провел несколько дней, в общем-то ничего не делая. Он болтал с новыми знакомыми, работниками компании, попутно приобретая представление о состоянии дел. Состояние было не то что плохим, но каким-то очень сложным. Замысловатое переплетение законов российских и сонгайских создавало запутанную сеть, в которой вязло любое движение. Вдобавок, по местным неписаным законам за каждое бюрократическое действие полагалось платить, но непонятно сколько. Российские работники не знали местных законов и обычаев, а с местными работниками было еще хуже, поскольку свои знания они обращали на пользу только себе.

Еще в свободные дни он гулял по городу, один или с Леонтием. Собственно, это было трудно назвать прогулками, поскольку город был совершенно для них не предназначен. Здесь не было тротуаров, по которым можно было бы идти, как в российском городе, не было бульваров и площадей. Была сплошная масса людей, товаров и припаркованного транспорта, полностью занимающая улицы и оставляющая узкий проход по центру, где упираясь друг в друга ползли пешеходы, автомобили, мотоциклы, велосипеды, ручные тележки. Здесь было нельзя ходить, можно было только проталкиваться, поминутно останавливаясь. Все это под всегдашним ослепительным солнцем, ослабляемым только пылью. Любой клочок тени был частной собственностью и под ним кто-нибудь сидел. Кучи товаров громоздились на земле, на самодельных прилавках, на плечах и головах людей. Вечером все это сворачивалось и исчезало, оставляя груды мусора, а утром возникало вновь.

Андрея поражала неэффективность использования человеческих ресурсов. В любом магазинчике внутри и перед входом сидело по десятку человек, ничем не занятых. Огромное количество людей бродило по улицам, держа в руках несколько пачек сигарет - весь их основной и оборотный капитал. Поскольку сигареты продавались не пачками, а поштучно, создавалась иллюзия бурной коммерческой деятельности. Также поштучно можно было купить спичку или вспышку зажигалки. Также поштучно, по одной таблетке, продавались глубоко просроченные медикаменты с неведомой судьбой. Таксисты в дребезжащих, насквозь проржавевших машинах первым делом просили аванс в счет будущей поездки и покупали пол-литра бензина, который продавался в бутылках на народных заправках. В половине случаев, однако, машина ломалась в дороге.

Все, что продавалось на этих рынках, для использования не годилось. Сказать, что качество товаров было ужасающе низким, значило бы бессовестно польстить. Это были вообще не товары, а их макеты, искусно сработанные руками трудолюбивых китайских ремесленников. Металл повсеместно был заменен здесь пластмассой, а пластмасса воздухом. Красивые кроссовки из бумаги и картона можно было носить два-три дня, если конечно не попадать в них под дождь. Электроприборы, сделанные из фольги и проволочек волосяной толщины, сгорали через полчаса, одежда расползалась при первой стирке, велосипеды не ездили сразу, а посуда разрушалась под воздействием воды, тепла, холода или просто испарялась на воздухе. Глядя на все это, легко представлялся производственный уклад мастерской мира, необъятного сельского Китая: бракованные чипы в соломенной корзине, над костром разогревается котелок с пластмассой, неграмотный дедушка Чжан собирает под навесом электронные схемы, двухлетний Ли еще не умеет ходить, но уже умеет клеить этикетки "Сделано в Германии". Европейские товары, которые можно было найти в двух-трех магазинах во всем городе, стоили раз в пять дороже, чем в Европе, и их цена не имела ничего общего ни с месячной, ни с годовой зарплатой среднего сонгайца.

На улицах Андрея приветствовало бесчисленное множество людей, ведущих себя так, будто они встретили старого потерявшегося друга. Они называли его начальником, хозяином, братом, открывали ему свои души, плели душераздирающие истории о больных родственниках, готовы были идти с ним на край света. Все немедленно хотели денег, хотя некоторые просили еще и работу. Просто нищие всех возрастов каждую минуту протягивали свои жестяные банки, однако, они не были агрессивны или слишком назойливы. Вообще его всегда окружала доброжелательность - в любое время, в самых грязных трущобах. С воровством он тоже не сталкивался. Ему рассказали, что несколько лет в стране действовал негласный "закон канистры". Правительство молчаливо позволило гражданам, поймавшим на рынке вора, обливать его бензином и сжигать, и очень скоро воровство как профессия в стране вывелось. Довольно быстро Андрей почувствовал себя на улицах Сонгвиля - сонгайской столицы - вполне уверенно. Его французского языка вполне хватало для разговоров с местным населением. С настоящими французами он говорить, конечно, не мог, но это и не требовалось.

Большинство улиц не имело асфальта или каких-то следов дорожной планировки. Даже в центре города вместо проезжей части извивались глубокие колеи, заполненные вонючей грязью, по которым стукаясь брюхом проползали машины. Несколько новых магистралей, в том числе та, что вела к аэропорту, были построены на средства Китая. Китайский президент часто бывал здесь, дарил дороги, мосты, больницы, взамен подписывал соглашения на неограниченный импорт тех самых товаров, которыми были завалены рынки. Целый квартал домов для китайских служащих возвышался на холме возле города. Китайское правительство вело себя как агент национального бизнеса, в полную противоположность недавнему поведению Советского союза, который давал гораздо больше, но взамен брал только обещания в верности социализму. Квартал домов советских специалистов тоже возвышался за стеной в центре города, но теперь он был тих и пуст.
- Советский Союз, - рассказывал Леонтий - провел в этой стране огромный объем геологоразведки. Владел всей информацией. При тогдашнем политическом влиянии советские предприятия могли получить здесь любые концессии. Могли поставлять сюда простые товары вроде кастрюль или лопат, качеством много лучше китайских. Но никого это не интересовало. Советский союз построил здесь шахту для добычи золота, которая даже сейчас, выведенная из строя и затопленная, оценивается в триста миллионов долларов, и не позаботился ни о каких своих правах. Шахту строили для того, чтобы создать в Сонгае рабочий класс как опору будущего социалистического строя. Это не было демагогией и не говорилось для прикрытия настоящих интересов. И шахту, и цементный завод, и металлообрабатывающий завод на самом деле построили и запустили только ради этого.

Там, где они проходили в этот момент, на земле были разложены кучки невзрачных камней, в которых можно было узнать мутные кристаллы зеленого граната. Никакой ювелирной или поделочной стоимости они не имели, коллекционной тоже, поскольку грани кристаллов были безжалостно потерты от таскания в мешках. Андрей из любопытства приценился к одному образцу, менее исцарапанному, чем другие, и получив в ответ несообразно высокую цену для вещи заведомо бесполезной, положил камень назад в недоумении.

- С этими камнями связана целая история, - заметил Леонтий. - Года три назад в пустыне к северу от Кайена нашли зеленые камни, которые народ признал за изумруды. Об изумрудах и о том, как они выглядят, никто ничего не знал, кроме того, что они безумно дорогие, прямо как алмазы. В считанные дни поднялась изумрудная лихорадка. На место находки стеклись многие тысячи старателей. Билеты на поезд до Кайена перепродавали по тройной цене. За старателями хлынули торговцы едой, водой, лопатами и одеялами. Тут же сидели скупщики камней, платящие примерно по доллару за килограмм. Они считали, что делают потрясающе выгодный бизнес. Старатели тоже были довольны, поскольку за день можно было накопать с десяток килограмм этой ерунды, если повезет. Кому не везло, те голодали, болели, гибли в ямах под обвалами. В те дни мне под большим секретом предложили купить такой камушек. Я показал его нашему геологу, и он сказал то же, что ты сейчас, что это гранат, не имеющий вообще никакой ценности. Я честно сообщил это торговцу, но мне никто не поверил. Народ имел непоколебимый аргумент: за это платят. За бесполезную вещь платить не будут. А те, кто платили, смотрели на своих коллег-торговцев, которые тоже платили. Такое вот народное заблуждение в чистом виде, никем не организованное. Никакого Мавроди. Чистая ошибка массового сознания.
- И чем же все кончилось?
- Ну, очевидно чем. Первые партии товара повезли в Европу и предложили ювелирам по цене настоящих изумрудов. Те отказались. Цену сбавляли и сбавляли, пока продавцы, наконец, не осознали, что их товар действительно ничего не стоит. Коммерсанты немедленно отозвали своих агентов из пустыни, и в несколько дней все закончилось. Те, кто уже знал, пытались продать свои запасы тем, кто еще не знал. И как видишь, до сих пор пытаются. Здесь, на рынке, ты наблюдаешь в прямом смысле обломки этой истории.

В один из вечеров Дмитрий Алиевич пригласил Андрея поразвлечься. Они сели в машину и поехали по улицам, освещенным только масляными плошками торговцев и заполненным теперь толпой более праздной. Алиевич был весел и доброжелателен.
- Я слышал, вы не боитесь контактов с местным населением и уже неплохо освоили язык. Это очень хорошо, и для русских большая редкость. Русские вообще народ пугливый и замкнутый, общаются, в основном, друг с другом, и без шофера, переводчика, повара и врача дня здесь не проживут. Я сам полу-русский, полу-кавказец и могу смотреть объективно. А вот Теймураз Азбекович, наш хозяин, он чистый азербайджанец. Он мне говорил: "Вы, русские, неспособны к бизнесу. Вы хорошие специалисты, вы знаете производство, но вы не понимаете, как делать деньги. Для коммерции у вас были евреи. Но вы, русские, сделали большую ошибку. Вы выгнали своих евреев. Вы думали иметь деньги сами. Теперь место евреев заняли мы, народы Кавказа. Для вас это хуже, потому что евреи хотели только денег. Евреи не любят власти. А мы, кавказцы, мы любим и деньги, и власть, и ваших женщин. Теперь мы будем вами командовать."
Андрей улыбнулся:
- Кроме производства мы знаем еще и войну.
Дмитрий Алиевич тоже засмеялся:
- Ну, войну вам не позволит гуманное мировое сообщество.
Тем временем они подъехали к приземистому, совершенно незаметному днем дому. Сейчас он, как новогодняя елка, сиял гирляндами разноцветных огней, вспыхивающих и гаснущих, гремел музыкой. Вокруг стояли такси и толпился какой-то народ.
- Рекомендую, ночной клуб "Парадиз". Бывал в чем-нибудь подобном?
- Нет, никогда.
- Тогда тебе будет интересно.
Внутри были зеркальные стены, пластиковые, под мрамор, колонны, пластиковые, под кожу, диванчики, цветные огни, вспышки и грохочущая музыка. За столиками сидели компании, в основном белые мужчины и черные девушки.

Работая в артели, Андрей бывал с компаниями в ресторанах разных северных городов, но не очень любил это занятие. Главным ощущением, которое возникало у него от таких посещений, было чувство агрессии. Это начиналось прямо со швейцара или постового у двери и заканчивалось обязательной кульминационной дракой, завершающей веселье. Многие из его артельных знакомых ходили в ресторан, конечно, и чтобы выпить и закусить, и потанцевать, но главное - подраться. Этой главной задаче подчинялись остальные: выбор партнерши для танцев, потенциально наиболее конфликтной, разговоры, общее вызывающе-агрессивное поведение. Главным событием вечера была финальная драка с опрокидыванием столов, прыжками через перила и погоней по темным улицам. Она детально обсуждалась поутру за артельным завтраком и помнилась до следующей драки. Как-то Андрею пришлось прожить неделю в гостиничном номере с окном, выходящим на улицу над входом в ресторан, и ежевечерний мордобой с милицейскими свистками и сиренами повторялся в одно и то же время с природной регулярностью. Каждый отдельный день это выглядело случайным катаклизмом, но повторение изо дня в день превращало приключение в унылое правило. В отпуске же Андрей вел жизнь примерного семьянина, и ночные развлечения новой России они с женой отметали по чисто практическим соображениям. Всегда оказывалось более важным съездить в отпуск или отремонтировать квартиру, чем посетить за те же деньги ночной клуб.
В клубе "Парадиз" агрессия отсутствовала начисто. Вышибала у входа встретил их, как родных, и дальше до самого конца служащие и посетители приветствовали их, улыбались и были готовы выполнить любое их желание. Это касалось не только их, но было общей атмосферой. Никаких очагов напряженности за весь вечер не возникло.

Они уселись за столик на краю танцевальной площадки, где танцевало с десяток девушек, каждая в одиночку или со своим отражением в зеркальной стене. Они были продуманно по-разному одеты: если одна в мини юбке и закрытой кружевной блузке, то другая в брюках и лифчике. Одна с полностью открытой спиной, другая в рубашечке, распахнутой спереди. Одна в блестящем платье в обтяжку, другая в пышных оборочках. Девушки подчеркнуто демонстрировали себя, свою гладкую блестящую черную кожу, белозубые улыбки, пышные прически. Вскоре одна из них приветствовала Андрея как старого знакомого и присела к нему на колени, но, почувствовав его недоумение, поднялась снова.
- Как они тебе нравятся?
- А это кто?.. - спросил Андрей смущенно.
- Ну конечно же проститутки - рассмеялся собеседник.
- Ты знаешь, я никогда в жизни не имел дела с проститутками.
- Здесь совсем другое дело. Давай я тебе объясню разницу. В России проституция всегда гуляет рядом с криминалом. Проститутки - это наводчицы, воровки, наркоманки, боевые подруги бандитов, тех же кавказцев. Это отдельный мир, где живут без прописки, подчиняются бандитам, откупаются от милиции. Обыкновенные граждане туда не вхожи, да у них и денег нет. А здесь симпатичные девушки из бедных семей идут в проститутки, чтобы устроить свою жизнь. Или просто заработать деньги, или встретить постоянного друга, желательно белого. Любая из них - он кивнул в сторону танцующих - если ее позвать, бросит свое занятие и станет тебе верной подругой. Кстати, с ними интересно. Они много видели и слышали, в отличие от домашней девушки, знающей только соседские сплетни. К своей профессии они относятся как к любой другой, а по здешним обычаям, сохранившимся еще с первобытных времен, девушки сексуально свободны. Внебрачные дети тоже никого не беспокоят. Ну, конечно, профессиональный риск - эпидемия СПИДа уносит в Африке ежегодно миллионы людей, и таких красавиц касается в первую очередь.
Андрей обратил внимание, что девушки держатся группами, и внутри каждой группы чем-то похожи друг на друга.
- Они просто из одной страны или одного племени, - пояснил Алиевич. - Здесь границы между странами открытые. Внутри Центрально-Африканского Союза каждый может жить и работать в любой стране. Даже деньги у большинства стран Союза общие. Так что можешь выбрать себе подругу из любой страны. Вот эти красотки из Республики Слоновых Гор, с ними можно говорить по-английски. У них сейчас перевороты и беспорядки, туризм прекратился, вот девочки и разлетелись по соседним странам. Вот эти, как на подбор маленькие и кругленькие, эти из Либерии, где тоже много лет продолжаются беспорядки. Вот эта компания франкоязычная, из Верхней Гвинеи. Там войны нет, просто бедность, еще хуже, чем в Сонгае. А вон с теми, высокими и крепкими, знаться не советую. Это нигерийки. Они подчиняются сутенерам, они могут и ограбить, и убить. Такая уж Нигерия бандитская страна.
- Вы говорите по-английски? - обратилась к ним изящная девушка с веселыми блестящими глазами и такой же сверкающей улыбкой.
- Говорим - ответил Андрей, которому действительно хотелось попробовать язык, которому его учили в институте.
Девушку звали Джойс. Она охотно откликнулась на предложение выпить и заказала неведомый Андрею напиток, по вкусу, однако, очень похожий на квас. Они поболтали и вскоре по просьбе Андрея она рассказала свою простую историю:
- Я из Республики Слоновых Гор. Живу недалеко от столицы, в приморском курортном городке. Моя мать торгует на рынке. Я ходила в бар при гостинице, где бывают туристы, зарабатывала деньги. Недавно пришла Армия народного освобождения. До столицы они не дошли, но наш городок захватили. Рынок разграбили, гостиницу сожгли. Потом они ушли, но недалеко, дорога в провинцию закрыта, товар не поступает, торговать нечем, туристов нет. У меня двухлетний сын, я его оставила родителям, приехала сюда заработать. А ты что делаешь?
- Я скоро уеду в саванну, буду работать на руднике.
- На руднике? На алмазах?
- Нет, на золоте.
- Тоже хорошо. Возьми меня туда с собой. Все белые так делают. Я буду тебя кормить и о тебе заботиться. Мне хватит сто долларов в месяц.
- Но здесь ты можешь заработать столько за ночь?
- Это если повезет. А сколько я здесь потрачу? А если я здесь заболею?
Идея о том, чтобы приехать на производственный участок с черной девушкой была так неожиданна (Андрей представил себе, как он приезжает таким образом на таежный участок в артели), что он даже не смог сразу подобрать слова для убедительного отказа. Пока он складывал фразу, Джойс вдруг стала смотреть мимо него с приветственной и несколько тревожной улыбкой. Андрей повернул голову и увидел симпатичного белого лет тридцати, выразительно показывающего на свободное место рядом с ним.
- Твой друг? - спросил Андрей, и девушка смущенно ответила: "Да".
- Ну так иди к нему - и она облегченно упорхнула.
Андрей еще долго и с большим удовольствием разглядывал экзотический многоплеменной контингент. Постепенно две девушки осели у них за столиком. Одна была вроде подружки Алиевича, а вторая подружкой подружки. Все произошло почти без участия Андрея и закончилось в маленьком отеле, оставив у него смешанное чувство любопытства и смущения. Девушка тоже не проявила пылких чувств, за исключением момента расставания, когда она страстно умоляла увеличить ее гонорар.

ПОСЕЛОК В САВАННЕ

Вокзал в Сонгвиле был построен еще французами и поэтому был одним из немногих зданий, носивших какие-то признаки архитектуры. Поезд отправлялся вечером, когда уже стемнело. Внутри вокзала и на перроне, забитом людьми до отказа, не горело ни одного фонаря. В абсолютной темноте пассажиры размещались, светя карманными фонариками. Выяснилось, что это старый французский поезд, где нет полок и лежачих мест и все сидят рядышком на лавках. Только не забытый до конца советский опыт помог Андрею пережить эту ночь. Потом взошло чистое яркое солнце и стало освещать скалистые пейзажи, больше всего похожие на дикий Запад из вестернов. Поезд не спеша полз от станции к станции, делая остановки по часу и более. На остановках толпы местных жителей протягивали через окна еду, тут же готовили на кострах "сонгайский чай" - китайский зеленый чай, который кипятят в маленьких железных чайничках до состояния российского чифира. К закату солнца, в самую жару, поезд достиг Кайена - насквозь пропыленного городка, над которым возвышалось что-то вроде ренессансного палаццо. В этом полудворце-полукрепости, в котором во время войны вишистское правительство прятало французский золотой запас от своих немецких, а потом англо-американских союзников, теперь была гостиница.

Андрей прогулялся по привокзальной площади, но обещанной машины не нашел. Народ бодро занимал места в полугрузовых микроавтобусах, но Андрей предпочел не отправляться в дальний путь на ночь глядя. Он заплатил приличную сумму за крохотную комнатку в гостинице, выспался, расстелив на кровати свою чистую рабочую форму (в сонгайских гостиницах, кроме самых дорогих, постели между постояльцами не меняют ), и утром, получив микроскопический завтрак - крохотную булочку с каплей джема - отправился на стоянку автомобилей. Машины с участка так и не было, но в нужном ему направлении отправлялся автобус - проржавевший жестяной короб неизвестного производства с дырами вместо дверей и окон. Пола в автобусе не было, то есть не было совсем, была рама, колесные оси, карданный вал, лавки вдоль стен, и несколько досок, в беспорядке брошенных на раму. Будучи в числе первых пассажиров, Андрей постарался устроиться так, чтобы дышать во время движения забортным воздухом, однако шофер автобуса вскоре его заметил и пригласил в кабину рядом с собой. Шоферу было интересно узнать, что это за белый, путешествующий без машины, и вскоре выяснилось, что место, куда направляется Андрей, ему прекрасно известно, и многие люди тоже.

Впоследствии Андрей много раз сталкивался с тем, что совершенно посторонние и неведомые ему люди были прекрасно, хотя и с элементами фантазии, осведомлены о делах его предприятия и о нем лично. В обществе, лишенном газет и телевидения, вся информация передавалась в частных разговорах, как и тысячу лет назад. В этой народной информационной сети предприятие "Аура" было одним из главных ньюсмейкеров, и его дела обсуждались ежедневно во всех окрестных деревнях.

Постепенно автобус заполнился. Пасажиры расселись вдоль стен, в середине набросали каких-то мешков и корзин. Три молодых человека, исполнявшие роль стартера, столкнули автобус с места, прокатили его по площади и вскочили внутрь (в дальнейшем они делали так на каждой остановке). Мотор жутко заревел и загрохотал, автобус окутался черным дымом, задергался и тронулся.по обычной грунтовой колее, слегка подправленной грейдером. Салон снизу до уровня окон заволокло пылью, пассажиры, как куры, высунули головы в окна, и путешествие началось. Навстречу автобусу тянулись в город вереницы осликов, запряженных в двухколесные тележки, наполненные дровами. Вокруг простиралась саванна, колыхалась сухая трава высотой в человеческий рост, над которой возвышались отдельные деревья. Одни деревья покрыты свежей зеленой листвой, другие шуршат сухими листьями, третьи стоят вообще без листьев. Сразу и весна, и зима, и осень. Андрея поразили высокие деревья с черными стволами, покрытыми острыми шипами. На ветках ни одного листика, но масса цветов, огромных, ярко-алых, по форме напоминающих тюльпаны. Местами сухая трава горит, языки пламени с треском взлетают к голубому небу. Какие-то крупные птицы, широко развернув крылья, парят в восходящих потоках над огнем, некоторые, неосторожно спустившись, вспыхивают и падают вниз огненными комьями.

Местами дорога пересекала русла речек, иногда сухие, иногда с лужицами воды. Обычно рядом оказывалась деревня. Андрей, полагавший, что его уже нечем удивить, был все же поражен видом сонгайских деревень. Это были беспорядочные скопления круглых глинобитных хижин, покрытых коническими крышами из сухой травы. Конусы побольше были жилищами, поменьше - амбарами или курятниками. Грубо сколоченные двери вели внутрь хижин, окон не было вообще. В целом все сильно напоминало декорации к историческим фильмам про древних кельтов, еще не завоеванных Римом, или к фильмам жанра "фэнтези" про диких варваров. Несмотря на некоторые приметы современного мира - древний велосипед, такое же древнее, чуть ли не кремневое ружье, керосиновую лампу, электрический фонарик, радиоприемник - образ жизни здесь казался неизменным, начиная с каменного века.

Встречались некоторые следы российского влияния, например, вырезанная на стволе баобаба огромная надпись "Здесь был Вася". Впоследствии Андрей узнал, что Вася имелся в виду обобщенный, а надпись была сделана специально для фотографирования с ней. В одном месте дорога была разворочена, очевидно, застрявшей здесь тяжелой техникой. В близлежащей к этому месту деревне дети, как обычно сбежавшиеся на него смотреть, вместо обычного "Белый! Белый!" скандировала русское "Давай! Давай!"

Довольно скоро после выезда они нагнали один из тех пикапчиков, которые отправились из города накануне вечером. Он стоял без колеса, опираясь на кучу камней. Рядом, прямо в дорожной пыли, спали пассажиры. Среди них так же безмятежно лежал шофер. Он поднял голову и обменялся несколькими словами с водителем автобуса.
- Что случилось? - спросил у него Андрей.
- Ничего - ответил шофер - колесо спустило. Он послал помощника в город отремонтировать.
- А почему не поставит запасное?
- У него нет запасного.
- Почему?
- У него нет денег на запасное.
- А почему никто не пересел в автобус?
- Шофер не вернет им деньги за проезд. А платить два раза за одну поездку никто не станет.

Следующую подбитую машину они встретили часа через два. На этот раз запасное колесо было и лежало готовое рядом, но явно не было домкрата. Пассажиры приподнимали машину, подтолкнув под нее кривое бревно и подсовывая камни. Почему нет домкрата, Андрей не стал спрашивать за очевидностью ответа.

Следующий транспорт они нагнали в большой деревне, где автобус остановился на обед. Пикапчик как раз стронулся с места и осторожно проползал мимо них. Он был нагружен сверх всякой меры: кузов был забит людьми до отказа, несколько молодых людей стояли на трубе, заменяющей задний бампер, на крыше кузова была увязана высокая груда багажа, а на ней еще сверху сидели люди. Несмотря на ничтожную скорость, сооружение угрожающе раскачивалось. Андрей заметил, что переднее колесо стоит криво на оси и отчаянно вихляет. Было маловероятно, что машина уедет далеко. Так оно и оказалось. Недалеко за деревней машина стояла, упершись бампером в дорогу, а вырванное с мясом колесо лежало отдельно. Поскольку случай был явно тяжелый, довольно много пассажиров после ожесточенной перепалки с шофером забрали свой багаж и пересели в автобус. Среди них был и один раненый, свалившийся с крыши от толчка.

Вскоре они встретили последний пикап из многострадальной колонны, который успел уже добраться до конечного пункта и тронуться в обратный путь, загрузившись до самой крыши дровами. Загрузка, однако, оказалась неудачной, дрова сместились от тряски, и машина легла на бок на обочину дороги, правда, без жертв и особых повреждений.

Это путешествие оставило у Андрея несколько апокалиптическое впечатление. Казалось, он присутствует при последнем отчаянном прорыве разбитой армии из окружения, когда у экипажа боевой машины нет шансов дожить до вечера. Его удивляла только полная безмятежность остальных участников и свидетелей этой дорожной битвы. Впоследствии он понял, что день был самым обыкновенным, если учитывать особенности эксплуатации техники в Африке. Машины поступают сюда уже с выработанным ресурсом, практически даром, поскольку Европа с удовольствием избавляется от хлама. Здесь они за умеренные взятки проходят таможню и дальше ездят, пока не развалятся. Для ремонта используются детали с машин, которые уже развалились. Когда автомобиль окончательно встанет, его тоже разберут.
За всеми этими событиями стемнело, но автобус продолжал свое неуклонное движение вглубь континента. Навстречу ехал одинокий мотоциклист. К удивлению Андрея, шофер автобуса поспешно взял вправо, почти съехал с дороги и остановился. Из темноты надвинулась огромная тень. Мотоцикл оказался гигантским грузовиком с длиннейшим и высоченным кузовом и только одной (правой) работающей фарой. На этом способности Андрея удивляться были исчерпаны, и вскоре они въехали в провинциальный городок Кундугу, неподалеку от которого находился участок. Шофер притормозил возле одного из домов и сказал:
- Здесь живет ваш директор, господин Мамаду Трейта.

О том, что у предприятия имеется сонгайский директор с таким именем, Андрей слышал. Дом с садом, окруженным стеной, свободно раскинулся на большом пустыре. Над воротами, как ни странно, горела электрическая лампочка. Перед домом стояла, сгущаясь к воротам, большая толпа, человек в двести. "Праздник? Или печальное событие?" - размышлял Андрей, стоя в стороне и прикидывая, что ему теперь делать. Однако вскоре к нему подошли и спросили, кто он и откуда, он ответил, а ещё через короткое время ему передали приглашение войти в дом. Сквозь расступившуюся толпу он вошел. За воротами тарахтел под навесом советский дизельный движок. Рядом стоял зеленый "Уазик", по описанию похожий на тот, который должен был его встретить.

Мамаду Трейта оказался приветливым, высоким, худощавым мужчиной лет сорока, одетым в бубу - длинный и широкий балахон из плотной ткани глубокого синего цвета с вышивкой. Он прекрасно говорил по-русски, поскольку когда-то учился в Советском Союзе. Они начали обмен сложным сонгайским приветствием, напоминающем пинг-понг: - Как поживаете? - А вы? - А ваша семья? - А дом? - А Москва? - А Сонгвиль?…
Наконец, Мамаду спросил: "А как вы доехали?"
- Нормально, - ответил Андрей, - на автобусе.
- На автобусе? - переспросил собеседник. - А где же ваша машина?
- Машина не пришла.
- Машина… - повторил директор. Затем на его лице отчетливо отразилось воспоминание, затем смущение.
- Да… Вот эта машина должна была вас встретить. Но она, - он задумался, - нужно было отвезти больного в больницу. Очень-очень тяжелый больной. Очень. Потом немножко сломалась… Извините.

Андрей принял извинения и не стал вникать в подробности к явному удовольствию вновь повеселевшего директора.
- Вы посидите со мной. Ко мне пришло немножко людей. Я с ними поговорю, потом отвезу вас к вам домой на участок.
Господин Трейта, местный уроженец, имел в Кундугу дом, в котором жила одна из его жен с многочисленными детьми. Правда, большую часть времени он проводил в столице, где жила другая жена, тоже с многочисленными детьми. Он был назначен Министерством рудников на должность одного из директоров компании, не прекращая своей работы в министерстве. Сейчас, в момент его краткого приезда, многочисленные родственники из клана Трейта стеклись к его дому выразить почтение, напомнить о себе и попросить денег или работы. Все это сильно напоминало прием клиентов в патрицианском доме Древнего Рима.

Господин Трейта принимал посетителей, сидя на низком диванчике, окружавшем с трех сторон такой же низкий стол. Андрей пристроился в стороне, получив от застенчивой девушки напитки из стоявшего здесь же российского холодильника. Посетители впускались в дом поочередно, в соответствии со сложной иерархией знатности, родственной приближенности и личных заслуг. Все они явно жаловались на свои проблемы, бурно жестикулировали и возводили глаза к небу. Почти всегда в конце разговора хозяин опускал руку в глубокий карман бубу и вынимал оттуда несколько денежных бумажек. Он их никогда не считал, не добавлял и не убавлял, вынимая сразу сколько нужно. Как Андрей заметил, для простоты расчетов в разных карманах лежали бумажки разного достоинства. Просители принимали деньги с глубокими поклонами, в две сложенные вместе ладони. С некоторыми посетителями хозяин вел себя любезно, обнимал, провожал до порога. В других случаях он был по-отечески суров и что-то внушительно выговаривал, что посетители всегда принимали покорно, без тени возражения. Час шел за часом, но он не выглядел уставшим, даже слегка подзаряжаясь от соплеменников. Наконец, взглянув на задремавшего Андрея, он резко оборвал приток посетителей.
- Я им сказал: "Остальные пусть приходят потом. Мне нужно отвезти моего русского друга". Давайте поехали!

Они сели в "Уазик" и через полчаса извилистого движения по грунтовой дороге, почти тоннелю, где сухая трава с двух сторон смыкалась над машиной, в свете фар появились железные ворота участка. Сквозь сон Андрей еще с кем-то знакомился, пил чай, потом его проводили в один из жилых вагончиков, где он рухнул на железную кровать и заснул.
Проснулся Андрей от леденящего холода. На месте окон было вставлено два кондиционера, работавших на полную мощность, а поскольку ночью на улице было не жарко, температура в вагончике была градусов десять. В комнатке валялись засохшие нестиранные тряпки, заскорузлая обувь. Когда он пошевелился, под сеткой кровати что-то заскрежетало и залязгало. Наклонившись, он увидел под кроватью поленницу квадратных бутылок из под африканского дешевого джина, который по вкусу и последствиям напоминал плохой самогон. Еще не было шести часов, но он уже прекрасно выспался и, как только рассвело, в самом бодром настроении отправился знакомиться с участком.

ГОРНЯКИ ДРЕВНИЕ И ГОРНЯКИ СОВРЕМЕННЫЕ

База участка представляла собой прямоугольный кусок саванны, окруженный проволочной сеткой. На жесткой красной земле стояли ряды российских вагончиков-бытовок и деревянная столовая. В производственной зоне располагались машины, мастерские и склады, пожалуй, побогаче, чем на базе артели где-нибудь в России.
Сразу после завтрака, во время которого Андрей окончательно познакомился со всеми, он отправился на полигон, который находился в нескольких километрах от базы, и где, собственно, предстояло добывать золото. Это была широкая долина ручья, густо поросшая кустарником, с протоптанными во всех направлениях тропинками. За свою жизнь Андрей видел множество таких же ручьев, и с этим он мог бы разобраться за пару дней, если бы не одно обстоятельство, заставлявшее его ходить на полигон снова и снова. Вся долина носила следы бурной человеческой деятельности, была изрыта и ископана самым немыслимым образом. Повсюду зияли круглые вертикальные колодцы, уходящие на неведомую глубину и заполненные водой. Их были сотни и тысячи, и шагать приходилось осторожно, чтобы в них не свалиться. Между ними громоздились кучи камней, отвалы, следы запруд. Сегодня здесь было тихо, пустынно, но сколько-то лет назад здесь, очевидно, шла бурная добыча золота. Впрочем, были следы и совсем свежих раскопок. К удивлению Андрея, все они располагались поблизости от разведочных линий геологов "Ауры", точнее, вокруг наиболее богатых шурфов на этих линиях. Так он бродил по зарослям часов до двух, прикидывая распорядок будущих работ, а, когда жара становилась нестерпимой, возвращался в поселок, где работа тоже в середине дня прерывалась. После обеда он садился за планы и чертежи, назавтра проверял все это на местности, и день за днем ситуация у него в голове прояснялась.

Количество золота, которое будет добыто, прямо зависит от количества переработанного грунта, а оно определяется мощностью промывочных приборов и запасами воды. Под это должно подстраиваться все остальное - люди и техника. И этого всего остального было слишком много. Под имеющиеся промывочные мощности людей на участке был явный избыток. Андрей не спешил пока создавать конфликтную ситуацию, понимая, что, когда работа начнется, все разрешится само собой.

Рабочие занимались не очень понятно чем, поскольку завоз оборудования уже закончился, а добыча еще не началась. Они занимались как бы доустройством поселка, что-то красили, ремонтировали - в основном, отбывали время. Прикидывая ежедневный расход зарплаты, Андрей мысленно хватался за голову.
В первый вечер он подошел к группе рабочих, сидящих на лавочке возле бытовок, и поздоровался. Он заметил, что рабочие были выпивши, некоторые - основательно.
- Вот еще начальник на нашу голову выискался! - отозвался один из сидящих, небритый, нестриженый и с красным лицом. - Теперь все приехали на готовое. Когда мы караваном шли, в грязи тонули, спали в кабинах, вы где все были?
- Вы пили сегодня? - спросил Андрей, как он спросил бы, и обязан был бы спросить любого рабочего, встреченного в таком виде в артели
- Да! - с вызовом ответил краснолицый. - Имеем право. Мы белые люди. Белые! На работе мы не пьем, а в нерабочее время мы свободны!

По артельным понятиям, вся сидящая компания заслуживала немедленного увольнения "по червонцу", то есть без права на премию в конце сезона. Однако, когда Андрей познакомился с контрактами рабочих, он с удивлением увидел, что поведение в свободное время действительно было никак не регламентировано. Пока что ему пришлось оставить все, как есть, тем более, что начальника участка эта проблема особенно не беспокоила.

Начальник участка Алексей Петрович, или Алексей в советское время работал в "Зарубежстрое" на довольно крупных должностях и за границей чувствовал себя привычно и уверенно. В дорогом тропическом костюме, в хорошей "Тойоте" с шофером он сильно отличался от остальных обитателей участка. На взгляд Андрея, он относился к окружающей реальности несколько более раздражительно, чем это можно было бы ожидать при его должности.
- Африканцы, - говорил он, - это тупые грязные черные дикари. Только что слезли с дерева. Понятия ни о чем не имеют. Все по х…! У каждого одна проблема: достать чуть-чуть денег, поесть и лечь спать. Пока деньги не кончатся, не встанет. Доверить ничего нельзя. Любую технику сломают. Шофер в рейсе новую резину с машины продаст, поставит старую. Масло из двигателя сольет, продаст, зальет отработанное. Никого нельзя послать ни за какой покупкой. Деньги проест, а потом что-нибудь придумает. А их начальники! Такие же тупые животные только при власти и при деньгах. И никогда здесь ничего не изменится. Но ничего, мы покажем им, как работать. С нашей техникой, нашими специалистами мы заберем золото и уедем, а они пусть здесь остаются.

Алексей был убежден в превосходстве белой расы и, в частности, России, очень сожалел о сдаче Советским Союзом мировых позиций, был поклонником Жириновского и Саддама Хусейна и выражал надежду на скорый реванш над Америкой. С рабочими-африканцами он практически не разговаривал и вообще не сильно вникал в текущую работу участка, в основном, занимаясь контактами со столичным и региональным начальством.

- Никогда не забывай, что мы тут хозяева, - говорил он Андрею. - Мы были и останемся белой расой. У меня прямые контакты с российским послом, если надо, мы всегда получим поддержку на государственном уровне.

Главный геолог, Виктор Викторович, в возрасте за пятьдесят, был также энергичен, честолюбив и напорист. За его спиной было богатое прошлое: он руководил экспедициями, защищал диссертации, внедрял новые методики поисков золота, был близок к Ленинской премии. При всем при том он мог крепко выпить, и в этом состоянии бывал довольно агрессивен. На расспросы Андрея, отчего так мало геологических материалов имеется на площадь полигона и не рискованно ли начинать горные работы на таком основании, он ответил:
- Я видел в жизни достаточно месторождений, и могу сказать, что по всем признакам это нормальная, богатая, экономически рентабельная россыпь. Для этого копать шурфы через двадцать метров не надо. Ты знаешь, что здесь африканцы с одного шурфа добывали по двадцать пять килограммов золота? При таких показателях ручной добычи на механизированную всегда что-то останется. Тем более, как здесь вести разведку? Если какой-то шурф вскроет богатое золото, скрыть от землекопов невозможно. Завтра вокруг будет сто человек, послезавтра пятьсот, и вся зона богатого шурфа будет выбрана. Охранять бесполезно: по здешним понятиям, пока золото лежит в земле, оно ничье. Поэтому надо не углубляться в подсчеты, а выбрать все подряд, промыть и забыть. И еще одна вещь: Разведку мы запланировали. Но наш дорогой Мамаду Трейта добился у нашего руководства в Сонгвиле, что все работы идут через него. Другими словами, все деньги. Всю смету забрал к себе в карман и делает с ней, что хочет. Мы составили план шурфовки, поставили рабочих. А деньги платит он. И не тем, кто работает, а родственникам, и тем, кто к нему в дом ходит. А основную часть просто себе. Кто же после этого будет копать? Мы пожаловались в Сонгвиль, до Москвы дошло, а Теймураз Азбекович сказал: "Оставьте все как есть, только больше ему не давайте".

Лучше всего Андрей сошелся с механиком участка Николаем, сорокалетним здоровенным хохлом, тоже прибывшим сюда из старательской артели. Оба были рады знакомству. На горных работах горный мастер и механик - это как для пианиста правая и левая рука. Если они сработались, всем будет легко жить, если нет, то работа на участке будет неизбежно загублена. Николай был механик от Бога. Он умел управлять любыми машинами, понимал действие любого механизма и прибора. Любую поломку он воспринимал, как личный вызов, и не успокаивался, пока не ликвидировал ее, желательно из подручного материала, приговаривая: "С запчастями и дурак починит". Он всячески подчеркивал свое украинское происхождение, хотя говорить предпочитал по-русски. Он любил сало, украинские песни, анекдоты и перцовку. Кроме добродушных анекдотов про горилку и сало, он обожал ядовитые анекдоты про украинскую независимость. Вообще эту самую независимость он терпеть не мог, отзываясь о ней неизменно злобно, как о выдумке львовских интеллигентов, совершенно не нужной остальным.

К анекдотам Андрей привык относиться серьезно. Он рассматривал их как медицинский препарат, как прививку здравого смысла, которой нация спасается от безумия, поразившего ее власть имущих. По принципу: "Будет ли в Армении коммунизм?" - Никита Сергеевич сказал: "Коммунизм не за горами". - А мы живем за горами.

В середине девяностых, когда по телевидению гремела волна народного гнева и анафема гайдаровским реформам, Андрей считал все происходящее необходимым, видел возможность куда как худшего поворота событий и от души любил Гайдара и Чубайса. Находясь по полгода на таежном участке, он всегда по приезде домой внимательно вслушивался в анекдоты, считая их точным выражением общественного мнения, и всегда успокаивался, не встречая в них отрицания новой действительности. Теперь, слушая анекдоты Николая о "незалежности" он не мог отделаться от мысли, что история к этому вопросу еще может вернуться.

Слабым местом Николая было полное невладение другими языками, кроме братских славянских, поскольку ему приходилось руководить местными рабочими. Однако он довольно ловко объяснялся жестами, и часто бывал понимаем.
Еще на участке был доктор, которого все так и звали: "Доктор". Он был за границей не в первый раз, раньше работал где-то в Конго и Анголе. В общих разговорах он обычно держался в стороне, предпочитая слушать радио или читать книги на иностранных языках. Было видно, что работы ему хватает. По утрам он сначала разбирался с русскими больными, а потом вел прием местного населения, которое собиралось живописной толпой возле его медицинского вагончика. Войдя к нему в первый раз, Андрей обнаружил своего знакомого, краснолицего Илью, который был теперь не краснолицым, а белым с синеватым оттенком. Глаза его закатились на лоб, он стучал зубами, дрожал, стонал и произносил слабым голосом: "Доктор, помираю… до утра не доживу…". К его руке была подсоединена сложная система трубок, соединяющихся с несколькими бутылками, укрепленными наверху над кроватью.
- Вот, - сказал доктор, - рекомендую: капельница. Лечение тяжелого приступа малярии. Если не лечить, действительно дня через два помрет. Высокая температура, перегрев, закупорка капилляров мозга. Скажу, не хвастаясь: не будь меня здесь, несколько человек уже были бы на том свете.
- Неужели здесь такой нездоровый климат?
- Как везде в Африке. Почему колонизация подсахарской Африки началась всего лишь чуть более ста лет назад? Потому что появились современные медицинские средства. А до этого среднее время жизни здорового молодого европейского мужчины в Африке было четыре месяца. Малярия или желтая лихорадка. А у нас еще добавляется русский национальный характер. Категорическое нежелание беречься. Выходят по вечерам без рубашек. Спят без накомарников. Вначале, когда завозили грузы, некоторые предпочитали спать на улице, в сезон дождей, когда полно комаров. Нахватали столько плазмоидов, что малярия приобрела хроническую форму. Значит, любое ослабление организма - перегрев, усталость, пьянство - может вызвать приступ. Вот живой пример. Пока живой - он указал на тело на кровати - позавчера напился, сегодня помирает. Многих уже надо отправлять, это не работники.
- Неужели сами не понимают?
- Согласно их контрактам, время болезни оплачивается полностью. Это все, что большинство из них волнует.
- А как местные?
- Ну, те из них, кто мог умереть от малярии, давно уже умерли. Для большинства это неприятность, но не смертельная. Но лечиться, если бесплатно, ужасно любят. Видели, сколько народу ко мне на прием толпится?
Доктор подкрутил кран на одной из бутылок и продолжал:
- Сюда завезли тонну российских лекарств. Куплены по дешевке на каком-то военном складе. Если не заглядывать в срок давности, всем русским хватит на двадцать лет. Принимать местных рабочих я сам предложил. Мне без практики скучно, а отношения с населением от этого очень укрепляются. Потом Мамаду Трейта добился, чтобы это распространилось и на членов семей рабочих. А это значит - на всех местных жителей без исключения. Кому-то я помогаю, кому-то делаю вид, что помогаю, кому-то прямо говорю, что это вне моих возможностей, они все равно ужасно довольны. Зовут меня на все свои праздники и торжества, сажают рядом с вождем деревни.

Кроме доктора, на участке, к удивлению Андрея, оказалась еще целая группа специалистов: геологи, топографы, гидрологи, которые подчинялись Виктору Викторовичу и занимались какой-то работой явно за пределами полигона. Каждое утро они вместе с несколькими десятками местных рабочих набивались в кузова двух "Камазов" и куда-то отправлялись. На вопрос Андрея о природе этой деятельности Виктор Викторович ответил довольно резко:
- Вы приехали сюда заниматься полигоном, вот и занимайтесь. Эта работа с полигоном не связана, она направлена на перспективу и вас в данный момент не касается.
- Нет так нет. С тех пор Андрей беседовал с геологами только на общие темы, не нтересуясь их конкретными занятиями.
- Сонгайскую интеллигенцию, кроме Мамаду Трейта, представлял переводчик Кулибали, изучавший русский язык почему-то в Киеве. Он рассматривал свои проведенные в Советском Союзе студенческие годы как лучшее время своей жизни, часто о них вспоминал и сожалел. Все сонгайское на уровне еды, питья (в особенности), бытовых привычек и развлечений он сурово критиковал, а все советское ставил в пример. Он был крайне полезным работником, поскольку быстро и безошибочно переводил с русского языка прямо на язык племени мандинго, на котором говорило большинство сонгайцев. Это давало прямой контакт с рабочими, из которых девять десятых не знало французского.

Прошло еще несколько дней, и Андрей составил окончательный план горных работ, однако разрешение начинать добычу из центрального офиса еще не поступало. Как-то раз он беседовал с Мамаду Трейта на темы сонгайской геологии и золота, и директор предложил ему лично показать прилегающие к полигону территории. Андрей с готовностью поймал его на слове. Мамаду пытался отвертеться, но Андрей его прижал, и прогулка была назначена, хотя Андрей сам считал ее маловероятной. Однако назавтра, в субботу, Мамаду явился, одетый по-походному и даже с геологическим молотком в руках. Они сели в "Уазик" и принялись колесить по окрестной саванне. Мамаду говорил без устали. В нем чувствовался большой опыт ознакомления иностранцев со страной.
- Современный Сонгай - наследник древней Сонгайской империи, знаменитой своим богатством. В четырнадцатом веке правитель Сонгая Али Омар отправился на паломничество в Мекку. На расходы во время путешествия и на подарки халифу он привел с собой караван из восьмисот верблюдов, груженых золотом. Золота было так много, что цена на него во всем арабском мире и даже в Европе упала на несколько лет. В наших краях, в провинции Кундугу, золото добывается тысячу лет и никогда не иссякает. Оно здесь повсюду, в каждом ручье.

Действительно, в долине любого ручья виднелись отчетливые следы старательской деятельности: круглые колодцы, ямы, кучи промытой земли. Местами им попадались одиночные труженики, ожесточенно копающиеся в ямах.
- Кстати, - продолжал Мамаду, - Советский Союз очень помог сонгайским геологам. Очень. Ваши специалисты составили первую геологическую карту Сонгая, создали геологические фонды, открыли много месторождений. Во всех больших важных проблемах Советский Союз за десять лет дал Сонгаю больше помощи, чем Франция за весь колониальный период. Мы, сонгайцы, очень сожалеем, что Советский Союз демонтировал себя. Раньше русские предлагали нам: "Возьмите это от нас" и американцы предлагали: "Нет, возьмите от нас". Мы могли выбирать. Теперь остались только американцы. Они делают, что хотят, а помогают гораздо меньше. А сейчас я тебе покажу коренное месторождение - кварцевую жилу.

Андрей понимал, что когда-то эта жила как белая зазубренная крепостная стена возвышалась над землей, но сегодня на ее месте была огромная длинная яма типа противотанкового рва. На дне ямы виднелись отверстия уходящих в глубину шахт, какие-то лестницы, балки, штольни. Все очень походило на средневековый рудник из учебников по истории геологии. Жоффрей из "Анжелики и султана", не здесь ли он ли трудился?
- Здесь из одной шахты добывали по двадцать пять килограммов золота, - пояснил Мамаду, и Андрей в уме поставил минус Виктору Викторовичу, спутавшему такие простые вещи. - Шахты доходят до глубины пятьдесят метров, дальше невозможно работать без механизмов, - продолжал его гид, - а теперь я покажу тебе настоящее народное предприятие.

Они оставили машину возле глубокого ручья и углубились по тропинке в лес, проходя сквозь сладкие облака запахов вокруг разнообразно цветущих деревьев. То это было что-то вроде московских весенних мимоз, только каждый желтый шарик был величиной с шарик от настольного тенниса, то шары были красные, величиной с настоящий теннисный мяч. Некоторые деревья как бы оплетены белыми лилиями, другие покрыты оранжевыми тюльпанами. Над цветущими деревьями с низким гуденьем кружились облака пчел.

Какой-то шум стал доноситься до них, постепенно усиливаясь по мере их продвижения. Он был однообразным, но очень неровным, как бы состоящим из множества отдельных резких выкриков. Больше всего это походило на шум птичьих базаров, которые Андрею приходилось видеть на охотском побережье.
- Птицы? - спросил он. Мамаду улыбнулся и покачал головой.
- Эти места у нас зовут "женский базар". Почему, сейчас увидишь.
Они вышли на край огромной расчищенной поляны, заполненной толпой пестро одетых босых женщин. Их было здесь несколько тысяч. Все они говорили, кричали, пели, хохотали, совместно образуя тот самый шум, который теперь стал оглушительным. Все вместе создавало впечатление невероятного хаоса, но постепенно Андрей стал видеть здесь внятный порядок.

Поляна была усеяна круглыми ямами - шахтами, уходящими глубоко в землю. Заглядывать в них было примерно так же, как смотреть сверху в заводскую трубу. Возле этих ям и трудились женщины. Группами человек по пять, подбадривая себя криками, они тянули за веревки и поднимали из шахт ведра, полные мокрой глины и камней. Перекладывали эту смесь в калебасы - здоровенные тазы в форме полушара, сделанные из разрезанных пополам высушенных тыкв. Ставили их на голову и тащили к лужам с водой. Там, зайдя по колено в мутную воду, ставили калебас на дно и начинали размешивать глину руками и выбрасывать промытые камни. Постепенно на дне калебаса оставалось только немного тяжелого черного песка и золото. Теперь женщины поднимали калебас на уровень глаз, долго смотрели, споласкивали, сортировали и, наконец, смывали золото в маленькую чашку, тоже сделанную из тыквы.
- Здесь действительно одни женщины - удивился Андрей.
- Нет, мужчины здесь тоже есть, но они все там, внизу - собеседник выразительно показал пальцем под землю.

Мужчины в незначительном количестве были и на поверхности. Они сидели поодиночке под травяными навесами, откинувшись, с закрытыми глазами, тяжело дыша, как рыбы, вытащенные из воды. Лохмотья, в которые они одеты, пропитаны желтым глинистым раствором. Лица, руки, волосы и все тело покрыты той же глиной. Отдохнув, они отправлялись назад в ямы, спускались без всяких веревок, упираясь руками и ногами в углубления, вырубленные в стенках шахты.

Господина Мамаду Трейта, как оказалось, здесь тоже знали. Практически все к нему подходили, здоровались, уважительно отвечали на вопросы, по первой просьбе Андрея показывали золото в калебасах, чашках и пластиковых мешочках. Наконец, Андрей пожелал спуститься вниз, что вызвало большой энтузиазм. Ему нашли самую толстую и надежную веревку, снабдили фонариком. Обвязочный конец у него был с собой, и сделав скользящий узел, он довольно лихо съехал по веревке на дно. Снизу круглое отверстие шахты выглядело как диск луны в полнолуние. Слабые отблески света позволяли увидеть уходящее в обе стороны обширное подземелье. Широкий и высокий сводчатый туннель вел прямо, по нему можно было идти, почти не сгибаясь. Что-то вроде монастырских подвалов. Пройдя метров десять, Андрей увидел, что находится уже под следующей шахтой, все они соединялись под землей. Ровное дно коридоров было покрыто мокрой вязкой глиной, в которой нога увязала по щиколотку. В стороны от основной галереи уходили более низкие сводчатые коридоры, в которых трудились старатели. С фонариками, прикрепленными к голове, они стояли на коленях или лежали на боку, вырубая золотоносный грунт маленькими, под одну руку, молотками с острыми клювами. Почти весь молоток был деревянным, только острый железный клюв вставлялся в толстую деревянную рукоятку. Отбитый грунт насыпали в ведра, которые потом на четвереньках волокли к выходам, цепляли к веревкам для подъема наверх. Было отчетливо видно, что шахтеры стараются взять весь "спай" - тонкий слой, в котором содержится основная часть золота. Этот тонкий горизонт они выбирали почти полностью, оставляя лишь широкие колонны, чтобы лежащая над подземными коридорами многометровая толща пустой породы не обрушилась.

Когда Андрей, весь заляпанный глиной, поднялся наверх, его встретил хор приветствий. Мамаду Трейта выглядел искренне удивленным:
- Никто не верил, что ты на самом деле спустишься. Я не слышал, чтобы кто-то из белых спускался в наши народные рудники.
Они продолжали прогулку. Трейта пояснял:
- В этом году это место оказалось одним из самых удачных в Сонгае. Сюда собрались старатели из всех соседних стран.

Действительно, женщины обнаруживали удивительное разнообразие лиц, одежд, украшений и причесок. Рядом в лесу стоял обширный поселок, наскоро слепленный из веток и травы, где жила вся эта разноплеменная толпа. Под деревьями сидели плотники, вырезали из твердого дерева ручки для инструментов. Здесь же кузнецы раздували древесный уголь, ковали новые клювы для молотков и вставляли их в ручки. В другой стороне сидели скупщики золота, они выглядели как настоящие купцы из арабских сказок: в халатах, чалмах, остроносых туфлях. Перед ними стояли резные деревянные ящички, на которых возвышались медные весы замысловатой и чрезвычайно архаичной конструкции. Блеяли овцы, которых туареги из пустыни пригнали сюда на продажу, на земле рядами были разложены разнообразные товары, дым шел из-под котлов, в которых готовилась еда разных народов. Под навесами разместились кофейня, бар, был даже небольшой бордель в шалашиках, обслуживаемый вездесущими нигерийками.

Они познакомились с неприметным, средних лет, жителем ближайшей деревни, которого Мамаду назвал "начальником россыпи". Он выделял участки для работы разным бригадам, следил за порядком, разбирал конфликты, собирал небольшую дань. В руках у него был только небольшой прутик, никаких бумаг или записей. Больше на десятки километров вокруг не было никаких представителей власти или полиции. Андрей понял, что каждая бригада - несколько мужчин и несколько женщин - представляла собой экономически независимое предприятие. Эти люди копали свою отдельную шахту на свой страх и риск и самостоятельно делили между собой добытое золото. Вообще все это море людей никак административно не управлялось, их держали вместе только чисто экономические отношения. Весной, когда начнутся дожди и шахты зальет, все они мгновенно исчезнут отсюда, как стая птиц.

Андрей уже прикинул, что по объему добываемого золота эта поляна представляет собой вполне приличный по мощности прииск, причем с точки зрения горного дела вполне грамотно отрабатываемый. Он представил себе, сколько разрешательной, контрольной и административной деятельности крутилось бы вокруг такого прииска в России, сколько бумаг… И еще одна мысль не давала ему покоя. Он теперь по-новому мог оценить пейзаж, виденный им на полигоне. Было очевидно, что лет десять-двадцать назад там шумел такой же, как здесь, народный рудник. И если там работа велась по такой же системе, как и здесь, то что, собственно, осталось там для них? Он решил по возвращении обязательно обсудить все с Алексеем и Виктором Викторовичем.

Полный впечатлений от этого дня, он вернулся на участок поздно. Здесь ему передали записку от Алексея, в которой сообщалось, что он с Виктором Викторовичем уехал в Кайен по делам, а его, Андрея, оставляет на участке за старшего с обязанностью утреннего выхода на рацию. Убедившись, что все на участке в порядке, он тут же заснул.

СМЕНА ВЛАСТИ

Он проснулся еще затемно от какого-то тихого шороха. Как будто мышь скреблась за дверью. Шорох повторился. К нему добавился тихий шепот: "Патрон! Патрон!". За дверью оказался шофер джипа, возивший Алексея, скромный и вежливый Ибрагим. Он выглядел поникшим и усталым, глаза смотрели в пол. Так же шепотом поздоровавшись, он достал из кармана рубашки скатанную в трубочку бумажку. Это был счет на какую-то покупку, на обороте которой было мелким разборчивым почерком написано: "Алексея и Виктор Викторовича арестовала полиция за драка в баре и оскорблению официального представителя правительства. Я остался здесь. Прятать деньги."
- Спасибо. Иди отдыхай, - сказал он шоферу, а сам снова прилег, размышляя. Ясно, что прежде всего надо доложить в столицу. Непонятно, какие деньги остался прятать Кулибали, ну, это пока неважно.
Утром он вместе с Николаем прошел на рацию. Зная, что Дмитрий Алиевич часто включает ее намного раньше, для разогрева, он уже в полседьмого начал вызывать.
- Первый, первый, я второй, как слышите, прием.
Столица откликнулась сразу: "Второй, второй, слышу вас хорошо, что случилось?"
Андрей изложил ситуацию, прочел записку. В эфире наступило тяжелое молчание. Андрей добавил: "Возможно, мне нужно выехать в Кайен? Я готов".
- Ни в коем случае - сразу же ответил Алиевич. С Кайеном мы свяжемся сами. А вы немедленно, слышите, немедленно вскройте сейф Алексея. Он вам не оставил ключи? Прием.
- Нет, не оставил, прием.
- Как хотите, но вскройте. Денег там оставьте чуть-чуть. Остальное спрячьте так, чтобы никто не нашел. И чтобы вас никто не видел. Ясно? Прием.
- Ясно. Прием.
- Все. Конец связи. Немедленно выполняйте и спокойно, как обычно, работайте. Следующая связь в полдень.
Они прошли за угол, к вагончику Алексея. Быстро вынули кондиционер из оконного проема. Андрей нырнул внутрь, открыл изнутри дверь. Сейф был, к счастью, не сейф, а скорее несгораемый шкаф. Николай принес дрель и за пять минут просверлил толстым сверлом заднюю стенку у нижней полки, где хранились запасные ключи. Подцепил проволокой ключи, вытянул. Они изъяли из сейфа несколько увесистых пачек франков и долларов, упаковали в пластик. Прошли в мастерскую и засунули пачки денег в разобранный тракторный двигатель, над которым Николай сам возился, поставили на место крышку и затянули болты. Заперли мастерскую и вернулись в комнату, развели эпоксидный клей, заделали дыру в сейфе и все закрыли.. Вся операция заняла минут пятнадцать, и они нормально успели к завтраку и к утреннему разводу на работу.

События начались часов в одиннадцать. Оставляя за собой густой хвост пыли, на участок въехало два джипа. Из второго стремительно выскочили несколько полицейских. Держа руки на рукоятках пистолетов у пояса и бдительно глядя по сторонам, они окружили первый джип, как бы защищая его от нападения. Из него неторопливо вышел плотный, невысокий полицейский офицер, за ним еще офицер помладше, за ним Алексей и Кулибали. На Алексее буквально не было лица: он был бледен, с синяками, с отсутствующим выражением, несфокусированным взглядом, скованными движениями. Кулибали, такой же, как всегда, с блестящими глазами и задумчиво-хитрым выражением круглого лица, представил старшего офицера как начальника полиции Кайенского региона. Все прошли в вагончик Алексея, который младший офицер открыл ключом, и сели вокруг столика. Алексей по-прежнему держался с отсутствующим видом. Андрей вынул из холодильника несколько бутылок с кока-колой, открыл каждому - неизменный ритуал уважительного разговора в Африке.

Начальник полиции заговорил вежливо, любезно, спокойно, с доброжелательными жестами. В Африке, особенно среди людей с высоким положением, не принято повышать голос, тем более кричать и размахивать руками. Каким бы острым ни был предмет разговора, тон его остается неизменно любезным. Вся жесткость позиции передается не тоном произносимых слов, а их сутью.
- Мы приехали сюда расследовать тяжелое преступление, совершенное российским гражданином господином Алексеем и господином Виктором. Вчера в баре они выпили большое количество алкоголя, что само по себе в нашей мусульманской стране крайне неуважительно. Затем господин Алексей совершал оскорбительные высказывания в адрес африканского народа, в адрес сонгайского народа и в адрес сонгайского правительства. Находившийся в ресторане господин Муса Закари не иначе, как вежливо и уважительно обратился к господину Алексею быть спокойнее. В ответ господин Алексей тяжело оскорбил господина Муса Закари, который является уважаемым человеком в городе и родственником господина губернатора региона. Хозяин бара пригласил полицию, и господин Алексей также оскорбил офицера полиции, находящегося во время службы. Он и господин Виктор произвели драку, принесли урон здоровью граждан, финансовый урон ресторану и нарушили общественный порядок. За все это они были арестованы, провели ночь в полиции и теперь будут судимы сонгайским уголовным судом для справедливого наказания. В настоящее время, - не допускающим возражения тоном добавил он, - мы должны произвести необходимые действия по расследованию.

Младший офицер достал из кармана связку ключей и показал ее Алексею. Тот еле заметно указал пальцем на сейфовый ключ, и Андрей заметил, что рука его дрожит. Офицер показал взглядом на стоявший здесь же сейф, и снова Алексей еле заметно кивнул. Начальник полиции подошел к сейфу, открыл его, первым делом вынул деньги - тысячи полторы долларов в местных франках, которые Андрей с Николаем решили оставить, потом внимательно осмотрел все остальное. В основном, в сейфе были документы на технику и паспорта рабочих. Начальник вынул из сейфа несколько случайных бумажек - какие-то списки , положил их на столик, положил сверху деньги и еще сверху опять бумажки. Затем, оставив ключи в скважине, сел в кресло и задумался, постукивая пальцами по столу.

Когда деньги появились из сейфа, взгляд Алексея на минуту приобрел осмысленность. Он взглянул на деньги, потом в сейф, потом на Андрея, и глаза его вновь потухли. Андрей решил попробовать перехватить инициативу. От имени компании и от имени российских граждан он принес извинения за инцидент, заверил, что все россияне горячо уважают сонгайский народ и его правительство, и выразил надежду, что инцидент может быть улажен.

Эту довольно короткую речь Кулибали переводил во много раз дольше, применяя длинные, выразительные, сложно построенные фразы. Слушая перевод, оба офицера несколько раз энергично кивали, выражая согласие, а лицо старшего слегка просветлело. Он ответил еще более длинной речью, которую пришлось переводить в несколько приемов. После нескольких комплиментов в адрес России и Андрея лично он сообщил, что случай настолько тяжелый, что избежать депортации виновных из страны не удастся ни при каких обстоятельствах, но можно попытаться избежать длительного срока тюремного заключения, удовлетворив всех пострадавших. К пострадавшим относились Муса Закари, губернатор, хозяин бара, полицейские, он сам, которому пришлось заниматься этим делом всю ночь и свой выходной день, и население Кайена, которое крайне возмущено и находится на грани антироссийских демонстраций. Придется также отправлять деньги в столицу, поскольку происшествие обязательно дойдет до правительства, а, возможно, и до президента страны. Но, поскольку он сам лично займется урегулированием этого дела, удастся ограничиться небольшой суммой в тридцать миллионов франков.

Про себя Андрей удивился точности попадания. Тридцать миллионов франков, примерно соответствующих пятидесяти тысячам долларов, было как раз столько, сколько они утром вынули из сейфа. Он не очень понимал, как поступить. После приезда полиции он послал шофера привезти Мамаду Трейта, и шофер только что вернулся и сообщил, что господин Мамаду уехал по делам в отдаленную деревню. К счастью, наступило время радиосеанса. Алиеич был настроен решительно:
- Сколько вы оставили в сейфе? Миллион? Вот это и отдайте. Больше у тебя нет. Тебя в тюрьму не сажают. А Алексею я сам помогу. Сколько я ему говорил: "Не хами. Не пей на людях. Будь аккуратнее с языком". Вот пусть теперь посидит, подумает.
- А кто приедет руководить участком?
- Тебя назначили, вот ты и руководи. У меня здесь полно дел.
- Когда можно начинать горные работы?
- В понедельник у нас последнее согласование компенсаций за сельхозугодья. Во вторник начинай.
- Алиевич имел в виду несколько огородов и рисовых полей, разбросанных между отвалами на полигоне, за уничтожение которых по закону полагалось платить компенсацию.
После длительной пустопорожней дискуссии типа: я не оспариваю сумму в тридцать миллионов, но у нас на участке есть только один, начальник полиции, наконец, засунул "заработанный" миллион в карман и, пообедав в столовой участка, уехал, забрав с собой узника. Андрей сам собрал вещи Алексея, сунул ему в руки чемодан. Алексей так и не пришел в себя. Только, когда Андрей сказал ему, что Алиевич обещал его вытащить, кивнул в ответ. О судьбе Виктор Викторовича речь отдельно не заходила. Из спасенных денег Андрей счел нужным щедро наградить верного Кулибали. Тот воспринял награду как должное, но было видно, что он доволен.

Наутро, согласовав по рации вопрос с Алиевичем, Андрей объявил выходной день и провел общее собрание российских специалистов. Николая он посадил в президиум. Под мертвое молчание слушателей он в подробностях поведал о судьбе Алексея и Виктор Викторовича, затем предоставил слово доктору. Доктор зачитал свою докладную записку руководству компании, которую Андрей вчера ему продиктовал. В записке сообщалось, что ряду работников компании угрожает приобретение малярии в хронической форме, что в дальнейшем может привести к инвалидности и даже смерти, что он, доктор, не может принять на себя ответственности за дальнейшее пребывание в Сонгае специалистов имярек (список) и рекомендует руководству компании немедленно отправить их в Россию, пока они еще живы и здоровы. Затем Андрей зачитал приказ по компании о том, что на основании докладной записки врача компании в целях сохранения здоровья и жизни специалистов имярек (список) данные специалисты подлежат немедленной отправке в Россию с выплатой окончательного расчета в городе Сонгвиле.

Собрание вновь молчало. Список, куда попали все пьяницы и все малярийщики (в основном, одни и те же лица) возглавляли личные знакомые Алексея. Осознав, что они остались без всякой защиты, они даже не пикнули. Краснолицый Илья, борец за народные права, тоже никак не высказался. Казалось, он выглядел даже слегка довольным. Андрей тут же отправил всех собираться и сдавать имущество. С ними ушел и Николай - проследить, чтобы никто не прихватил набор ключей или электродрель на память.

Оставшихся ждал новый удар. Вновь выступил доктор, теперь он своими словами популярно объяснил связь между пьянством и малярией. Затем Андрей добавил:
- Поскольку мы находимся за границей, пьянство и нарушение дисциплины, даже совершенные в нерабочее время, ведут к тяжелым последствиям. Как это происходит, вы только что видели. Поэтому компания включает в контракты дополнения об ответственности в равной степени за нарушения в рабочее и нерабочее время. Дополнение лежит на столе. Прошу всех подписать. Кто не согласен, тоже уезжает сегодня.
Хотя ошарашенный народ снова без звука все подписал, Андрей хорошо знал, что русское пьянство не такая вещь, которую можно истребить одним ударом. Однако случай помог ему добить врага окончательно. На следующий день после отъезда больных к нему пришел посетитель - владелец бара, расположенного в ближайшей деревне в полукилометре от участка. Предприимчивый городской житель открыл этот бар, поняв, что в лице русских рабочих будет иметь постоянную клиентуру. Он состоял из обычной круглой крестьянской хижины, где хранились запасы пива и дешевого джина, и двора с несколькими грубо вырубленными столиками и стульями. Хозяин явно наладил подпольный канал связи с участковым поваром (сонгайцем) для снабжения бара льдом, поскольку электричество и холодильники были только на участке. Это заведение давно уже сидело в печенках у Николая, обоснованно полагавшего, что расплата здесь велась не только деньгами, но и канистрами с бензином, аккумуляторами и другими полезными в хозяйстве вещами.

Хозяин, выглядевший чрезвычайно взволнованно, привел с собой для солидности полицейского из городка, молодого парня, по-видимому, родственника. Тот, впрочем, вел себя равнодушно и в разговор не вмешивался. Неизменный Кулибали начал переводить речь, которую хозяин произносил дрожащим голосом.
- Я содержу бар, где отдыхают ваши работники. Всем очень хорошо, все очень довольны. Я тоже имею мою коммерцию.Русские мне очень нравятся. Очень добрые и хорошие люди. Особенно господин Илья. Очень добрый и хороший человек. Часто всех угощает. Так и говорит: "Угощаю пивом всех, кто здесь есть." И всегда платит. Всегда. Иногда бывает немножко сердитый. Немножко громко говорит. Бьет бутылки. Но потом всегда-всегда платит. И другие тоже. Я слышал, что господин Илья уехал и другие тоже?
- Да, - подтвердил Андрей, - уехал.
- И они не вернутся?
- Нет, они не вернутся.
Казалось, он нанес почтенному человеку удар ножом. Тот, схватившись за живот,со стоном скорчился в кресле. Потом поднял голову и вдруг перешел на французский: "Се импосибль! Это невозможно! А кто мне заплатит мои деньги? Я должен платить за пиво, в Кайене, мой кредит."
- Какие деньги? - не понял Андрей.

Хозяин вынул из подмышки здоровенную книгу в коленкоровом переплете, что-то вроде гроссбуха. Таковым она в действительности и оказалась, в раскрытом виде заняв полстола. На разлинованных страницах было что-то написано по -арабски и почему-то красными чернилами. Против каждой строчки стояла подпись Ильи, так что его подписи образовывали на страницах целые столбики. Были здесь и другие русские подписи, но поменьше.

Только теперь Андрей понял, что добрый Илья угощал своих друзей в кредит. Хозяин с готовностью представил ему полный список долгов, опять-таки по арабски. Добрый Илья был должен эдак дысячи две с половиной долларов, примерно половину заработанного тяжким трудом за пять месяцев, остальные поменьше - кто сотню, кто две. Андрей понял, что этой плодотворной ситуацией следует воспользоваться. Он посоветовался по рации с Алиевичем. Тот ответил:
- Суммы, конечно, завышены, но этот Илья с компанией меня уже достал. Только утром явились с поезда и уже пьяные, и уже хамят. Это они зря со мной. Я им скажу, что поступило заявление из полиции. Расчета они не получат, пока вопрос не решится. Кто хочет, напишет заявление о вычете из зарплаты, кто не согласен, поедет назад за свой счет разбираться. А ты потом этому духанщику заплатишь.

Через пару дней Андрей в присутствии специально приглашенного сына вождя деревни (сам вождь был абсолютно дряхлый старик, а всеми делами деревни заправлял его крепкий сын) продиктовал хозяину бара свои условия: Долги будут выплачены. Бар будет немедленно закрыт и не будет возникать вновь в пределах досягаемости от участка. Любая подпольная продажа алкоголя русским рабочим будет навсегда прекращена.

Было видно, что хозяин никак не ожидал такого счастливого исхода. Все условия были с готовностью приняты. Бар немедленно исчез, и алкогольные проблемы перестали быть актуальными на участке.

Оставалось еще разобраться с непонятной группой геологов. Чувствуя ситуацию, они сами проявили инициативу. К Андрею пришел их неформальный лидер, Евгений Петрович, специалист по золотым россыпям, проведший большую часть из своих пятидесяти лет в экспедициях в Сибири. Он был типичным геологом-шестидесятником: носил бороду под Хемингуэя, играл на гитаре, резал из дерева африканские маски, по общему мнению, не хуже тех, что продавались на рынке в Сонгвиле. Он единственный слегка освоил язык мандинго и составил "Карманный сонгайско-русский геологический словарь". Еще он с коллегами возвел на участке русскую баню и парился там в самую жару, что вызывало ужас у местных рабочих. Вскоре, однако, выяснилось, что в ночной прохладе в прогретую баню неудержимо стремятся кобры, и охотников париться не стало. Евгений Петрович поведал ему следующую историю:

Местный богач и магнат Муса Бубакар официально владел одной из здешних золотых россыпей. Владение имело статус "народного рудника" - местной юридической формы, позволяющей обойтись минимумом формальностей и налогов. Авторитета хозяина хватало, чтобы неорганизованные старатели держались от россыпи в стороне. Свое состояние Муса сколотил на торговле золотом - скупке его у старателей и перепродаже в Сонгвиле - и еще на транспортировке грузов из Верхней Гвинеи. У него имелся парк из нескольких здоровенных грузовиков, и, по мнению Евгения, он был очень не чужд контробандных операций.

Так вот, каким-то образом Муса Бубакар встретился с Виктором Викторовичем и они подписали контракт, согласно которому "Аура" за весьма значительную сумму денег производит разведку бубакаровской россыпи. Под эту работу Виктор Викторович вызвал из России группу специалистов, в основном, своих давних знакомых, пообещав каждому щедрую зарплату. Разведка действительно подтвердила существование промышленной россыпи, хотя и не баснословно богатой, работы в настоящий момент были практически выполнены, оставалось написать окончательный отчет. Теперь, потеряв своего хозяина, коллектив исполнителей обратился к оставшемуся начальству для подтверждения своего статуса и, главным образом, своей зарплаты. Подписанные Виктор Викторовичем привлекательные оклады были начислены, но не выплачены, если не считать небольших авансов. Таким образом, дело прояснилось. Непонятно было только, зачем Виктор Викторович напускал вокруг столько тумана. Андрей для порядка доложил обо всем в столицу, однако реакция Алиевича оказалась на удивление резкой: "Какой такой контракт? Какой Мусабакар? Все специалисты прибыли для разведки нашей россыпи! Где Виктор Викторович? Ты с этим делом разберись."

Прямо назавтра на участок прибыл сам Муса Бубакар. Он был большой, толстый, бородатый, в просторном дорогом бубу и круглой шапочке вроде фески, добродушный, любезный и улыбающийся. Как первый богач здешнего округа, он прибыл на неплохом джипе с шофером и несколькими слугами, которые внесли за ним сумку с напитками и какой-то снедью, вроде орешков и восточного печенья. После пинг-понга приветствий Муса деликатно поинтересовался, где Виктор Викторович. Увы - Андрей этого и сам не знал. Из тюрьмы он освободился самостоятельно
- С моей помощью, - с достоинством подтвердил Муса, - но ни в столицу, ни на участок больше не явился. Кулибали сообщал, что местные жители видели его едущим на автобусе в сторону границы с Верхней Гвинеей. "Да, - печально подтвердил Бубакар, - у меня тоже есть такие сведения."

По просьбе Андрея, гость с готовностью показал ему контракт, в котором содержались обязательства разведать месторождение с промышленными запасами не менее трех тонн, с одной стороны, и выплатить за эту работу сумму, эквивалентную шестистам тысячам долларов, с другой стороны. С российской стороны, однако, фигурировала вовсе не "Аура", а неведомая "Русско-Африканская геологоразведочная компания", зарегистрированная в Кайене, с Виктор Викторовичем в должности президента, чья подпись и находилась под контрактом. Более того, из предъявленных банковских документов следовало, что тысяч пятьсот Бубакаром в общей сложности уже переведено.

На вопрос Андрея, понимает ли Бубакар, что у него контракт вовсе не с "Аурой", куда он сейчас пришел в гости, Бубакар ответил, что да, понимает, и добавил, что Виктор Викторович его глубоко разочаровал. На вопрос, не знает ли он о судьбе денег в банке, Муса ответил, что в банке у него есть друзья, сообщившие ему, что деньги частично сняты наличными, а частично переведены в другую страну. Затем Муса поведал ему всю историю со своей стороны. Он познакомился с Виктор Викторовичем полгода назад и предложил ему посмотреть площадь, которую мог бы приобрести. Тот посмотрел и сказал, что здесь, по всей видимости, лежит хорошая россыпь с запасами до пяти тонн, то есть до пятидесяти миллионов долларов, и что он мог бы ее разведать. Он добавил, что сам бы мог найти в России деньги, спроектировать и организовать добычу, и все это всего лишь за шестьдесят процентов, тогда у Мусы останется сорок. Только, добавил Виктор Викторович, у него есть условие: он зарегистрирует свою собственную компанию, куда и нужно будет переводить деньги. С "Аурой" он расплатится сам. Как раз в это время на участок "Ауры" стало приходить оборудование - баснословное богатство по африканским понятиям - что подтверждало серьезность предложения. Бубакар подумал-подумал и решил рискнуть.

Теперь ситуация была простой и ясной. Запинаясь и смущаясь (он стеснялся всякий раз, когда ему в жизни приходилось кого-то разоблачать), Андрей должил ситуацию по радио. Через два дня на заброшенную взлетную полосу, оставшуюся возле Кундугу от канадской концессии, сел четырехместный самолетик с надписью на борту "Эйр Кайен", и из него вылез Алиевич. Он снова расспросил Андрея, встретился с Мусой Бубакаром, поговорил с геологами. Все подтвердилось. Андрей за это время познакомился с материалами честно выполненной разведки и убедился, что пятью тоннами здесь и не пахло. Было килограмм семьсот и то надо было очень постараться, чтобы добыть их с прибылью.

- Значит, так - подвел итог Алиевич. - Знал Алексей или не знал - неважно. Теймураз его в Москве найдет, сам спросит. Расходы несла одна компания, доход получала другая. Отчет, ты говоришь, почти готов? Значит, надо закончить и передать заказчику. Не хватало нам еще иметь Бубакара врагом. Последние сто тысяч с него требовать нет смысла - он их все равно не отдаст, получив семьсот кило вместо пяти тонн. Расходы уже списаны, солярка сожжена, зарплата сонгайским рабочим отдана. Об этом придется забыть. А вот зарплата русских специалистов еще не выплачена, и это вопрос. Больше ста тысяч долларов. Кстати, кто из них тебе здесь будет нужен? Забирай.
- Для окончания отчета достаточно одного геолога. Он же будет и полигоном заниматься.
Вечером созвали собрание специалисов. Речь держал Алиевич:
- Ваш бывший начальник, господин (прозвучала фамилия Виктор Викторовича) совершил служебное преступление. Он провел за счет компании подрядные работы, которые скрыл от руководства компании. С вами, исполнителями этих работ, он заключил контракты, не имея на это полномочий. Полученные деньги он похитил и с ними скрылся. Вам он не заплатил. Фактически, он скрылся с вашей зарплатой. Если компании с вами расплачиваться, то непонятно, из каких средств, с учетом еще выплаты сонгайских налогов на вашу зарплату. Что будем делать?

В отличие от молчаливых рабочих несколько дней назад, реакция технической интеллигенции была бурной, истеричной и многословной. Проклинали начальника, обвиняли друг друга в легкомыслии, поминутно отклоняясь от темы. Помалкивал только Евгений Петрович, уже получивший предложение остаться на участке и получивший подтверждение начисленной зарплаты. Постепенно в шуме и криках выработалась позиция, которую озвучил топограф, невысокий блондин с тихим голосом:
- То, что совершил Виктор Викторович, это прискорбно, и мы всей душой желаем компании его найти и вернуть свои деньги. Но мы здесь совершенно ни при чем. Мы были вызваны на работу в компанию. Мы заключили контракты с компанией. Мы живем на базе компании. Мы выполняем работу, которую нам поручила компания. Кстати, всю разведку на полигоне сделали тоже мы. Откуда нам знать, что в руководстве компании кто-то что-то украл? Для нас Виктор Викторович был начальником, для вас - подчиненным. Вы и должны были его контролировать. Мы свою работу сделали, мы требуем свою зарплату. Пока не получим, с участка не уедем.
- Теперь я сообщу вам позицию хозяина компании Теймураза Магомедовича, - снова взял слово Алиевич. - Он понимает, что вы не виноваты. Так же, как и он не виноват. Мы все оказались жертвой одного и того же жулика. Будет справедливо, если каждый возьмет на себя часть потерь. Формально ваши контракты недействительны. Их подписал человек, на то не уполномоченный. На них стоит печать не компании, а участка Кундугу, то есть это все фикция. Но он по-человечески вас понимает. Он вам предлагает половину того, что вам было обещано. Не полторы тысячи в месяц, например, а семьсот пятьдесят. Для сегодняшней России это все равно очень хорошо, плюс питание и авибилеты. Кто согласен, завтра едет в Сонгвиль, получает деньги и улетает домой. Кто не согласен - найдите вашего бывшего начальника и требуйте с него.

После еще множества разговоров на повышенных тонах всем стало ясно, что это еще не самый плохой из возможных исходов. Собрание еще шумело, но уже выдыхалось, и было ясно, что предложение будет с проклятиями, но принято. Алиевич уехал, сказав Андрею, что работы на полигоне можно начинать и что Теймураз крепко на него надеется.

Эти первые дни после вхождения во власть принесли Андрею множество разнообразных проблем и разнообразных посетителей, ссылающихся на какие-то договоренности с прежним начальством. Часто единственным свидетелем, который мог опровергнуть или подтвердить претензии просителей был Кулибали, в результате ставший среди местного населения влиятельной личностью. Явилось, например, два умельца, заявившие, что они по поручению Виктор Викторовича уже четыре месяца ремонтируют бульдозер и нуждаются в своей законной зарплате и в оплате расходов на инструменты. Действительно, в саванне со времен канадской концессии валялся железный остов с которого было снято все, что возможно было унести. Местные кузнецы любили прекрасную легированную сталь , из которой получались замечательные лемехи для плугов. Запрошенный Николай заявил, что все это чушь, что он эти обломки прекрасно знает и восстанавливать там нечего. Умельцы, которых попросили показать результаты их огромной работы, указали на несколько бессмысленных следов напильника на шестеренках, что было даже не смешно. Умельцам было решительно отказано, и они отправились восвояси, туманно угрожая полицией и трудовой инспекцией.

Внезапно прибыл с визитом один из самых могущественных людей в Кайене - начальник кайенской таможни (Кайенский округ граничил сразу с тремя соседними странами), молодой человек с печальной биографией. Омар Сегу, сын одного из высокопоставленных чиновников Сонгвиля, был предназначен судьбой к блестящей правительственной карьере. Он закончил факультет управления и администрации в Сорбонне и вернулся на родину, чтобы принять подходящий пост. Но, к ужасу его семьи, оказалось, что в Париже он приобрел пагубную привычку употреблять алкоголь, точнее пиво (во Франции пьют не только вино). По российским понятиям, он вообще числился бы трезвенником, но в Сонгае пьяница - это тот, кто пьет пиво, а употребление вина или, не дай Бог, водки вообще находится за гранью добра и зла. Семья отправила его в Кайен, подальше от позора, на должность начальника таможни, позволяющую, по крайней мере, обеспечить себя на всю жизнь. Сейчас он явился на участок с печальным и озабоченным видом и объявил, что прибыл по чрезвычайному делу, доставая из сделанного из крокодиловой кожи портфеля папку с этим самым делом. Когда обмен приветствиями закончился, он заговорил суровым внушительным голосом:
- Ваша компания имеет право на свободный от налогов ввоз оборудования для рудника без права продажи. Однако, нарушая сонгайские законы, вы ввезли товары для продажи. Так ваш директор господин Алексей продал в Кайене в нарушение закона алюминиевую посуду на сумму в сто миллионов франков и не уплатил положенных таможенных налогов. Поэтому ваша компания должна уплатить кайенской таможне пошлину в размере сто миллионов франков и заплатить штраф за нарушение закона в размере сто миллионов франков. Всего вы должны немедленно заплатить двести миллионов франков или имущество вашей компании будет арестовано и продано.

Историю с алюминиевой посудой Андрей знал. О возможности скандала его предупредил Алиевич, а подробности он слышал еще в Сонгвиле от Леонтия:
- Когда Алексей впервые приехал знакомиться с Сонгаем, - рассказывал Леонтий - еще до всего, он зашел на рынок и спросил, сколько стоит алюминиевая миска. Он получил ответ, по сравнению с которым цена на алюминий в России в тот момент равнялась просто нулю, и в то же мгновение в его голове сложился полный бизнес-план. Впоследствии при завозе оборудования он загнал сюда целый контейнер этой посуды. Он не учел только нескольких обстоятельств. Если бы он на рынке поторговался, как сделал бы любой местный покупатель, цена упала бы вдвое. Оптовая цена в стране еще как минимум вдвое ниже, поскольку торговцы не работают меньше, чем за сто процентов. Весь товар завозится в страну беспошлинно, за взятки таможне, однако при условии, что завозят сами сонгайцы. И последнее - рынок в стране очень бедный и малоемкий. Один лишний грузовик посуды нарушает рыночное равновесие и обрушивает цены. Так что доход может оказаться примерно в десять раз ниже предварительных подсчетов. Так у Алексея и получилось. В какой-то момент финансовых трудностей он продал товар и даже не покрыл затраченных денег, зато приобрел массу неприятностей.

Сейчас Андрей не стал вникать в сложности сонгайских таможенных законов. Он накрыл стол у себя в кабинете (пиво к тому времени уже стало холодным), распорядился накормить шофера. Через несколько часов захмелевший добродушный Омар согласился, что да, этот вопрос следует решать не на участке, а подождать приезда директора из столицы, да, он подождет. Кулибали тоже очень хорошо набрался, почти как в Киеве.

ТОЛЬКО ПРОИЗВОДСТВО

За всей этой возней Андрей ни на минуту не забывал, что надо начинать работу на полигоне. И, наконец, великий день настал. На полигоне были расставлены вешки и знаки - что, куда и откуда копать. Андрей в очередной раз проинструктировал бульдозеристов, сам как полководец устроился на склоне долины вместе с Николаем. Известия о событиях достигли деревни, и скоро оба склона долины покрылись зрителями. Пейзаж стал напоминать стадион, только внизу вместо футболистов передвигались бульдозеры. В прошлом Андрею много раз приходилось начинать работы на новом месте, и всегда все было спокойно. Опытные бульдозеристы сами знали, что надо делать, аккуратно снимали грунт там, где показывали одни знаки, и складывали его там, где указывали другие

Сегодня с самого начала все пошло не так. Началось с того, что бульдозеристы по совету местных жителей подожгли сухую траву, которая стояла на полигоне стеной. Немедленно неизвестно откуда взявшийся ветер раздул пламя, отовсюду поднялись к небу столбы огня. Происходящее стало напоминать съемку киноэпопеи "Освобождение.Огненная дуга".Во всяком случае, зрительный зал был в полном восторге. К огню и дыму прибавились облака пыли от сухой земли, вспарываемой ножами бульдозеров. Бульдозеристы старались поддерживать запланированный порядок, но Андрей понимал, как трудно им ориентироваться в облаках дыма и пыли. Заботливо расставленные им знаки были уже почти все сбиты неуклюжими машинами. Из-за того, что грунт оказался в одних местах тверже, в других мягче, возникли непредусмотренные ямы и траншеи.

Происходящее стало все больше напоминать хаос. Кончилось все тем, что огромный Т-500 въехал, куда ему совсем не полагалось, в маленькое болотце и завяз. За дело взялся Николай. Огромный бульдозер приподнимался, выжимаясь на своих гидравлических упорах, пока ему под гусеницы сыпали грунт. Потом сделали из поваленного дерева подобие огромного ярма, в него впряглись четыре бульдозера поменьше, напоминая квадригу на фронтоне Большого театра, а еще два подталкивали гиганта сзади, пока, наконец, под восторженные вопли зрителей упряжка не выкатилась из болота. Так прошел первый день.
Назавтра Андрей сменил тактику. Количество машин он сократил до контролируемой величины и отодвинул их друг от друга. Сам он встал, как гвоздь, посреди полигона, показывая каждому бульдозеру, откуда и куда тот должен толкать грунт, и преодолевая возмущенные крики: "Мы, что, сами не знаем? Мы, что, дети?" Даже когда все шло нормально, он продолжал стоять на полигоне, избегая заходить в тень от деревьев и только выбирая места, куда поменьше несло пыли. Бульдозеристы, находящиеся в самом центре облаков пыли, между горячим мотором и пылающим солнцем, были лишены даже такой возможности. Постепенно все вошло в колею. Работа на мягком и сухом грунте шла быстро, и приходилось уже посматривать, чтобы машинисты не переусердствовали.

Золотые россыпи во всем мире устроены примерно одинаково и состоят из трех частей. Сверху обычно лежит слой пустых пород, в России называемый "торфа" (вовсе не торф, обычно это глина и песок), в котором нет золота. Ниже лежат слой "песков" (опять же не песок, чаще всего это речная галька), в которым и содержится золото. Под песками лежит "плотик", он же коренная, он же скальная порода, которая продолжается дальше уже до центра Земли. Африканцы, работающие вручную, проходят сквозь торфа своими колодцами-шахтами, пески поднимают наверх и промывают. При работе машинами торфа обычно убирают, расталкивают в стороны или увозят и, когда пески оказываются открытыми, их спокойно промывают, пропуская через промывочные приборы. На уборке торфов нужно всегда зорко смотреть, чтобы вместе с торфами в отвал не попали и пески вместе с золотом. Уже на третий день африканский рабочий прибежал к Андрею и, показывая пальцем на один из бульдозеров, всё повторял: "Нара! Нара!" Это означало, что бульдозер уже дошел до самого богатого золотом тонкого слоя на границе между песками и плотиком, слоя, который русские старатели называли "спай". Это означало также, что работу здесь следует остановить, иначе золото будет выброшено.

- Мне сказали снимать все до четырех метров,- недовольно хмурился бульдозерист, - а здесь и трех нет.
- Ты видишь, что все? Уже пески. Везде, где до этой зеленой глины дойдешь, останавливайся, дальше не рой.
Вскоре выяснилось, что пласт песков, который в сибирских речках обычно лежит плоско и равномерно, здесь горбился под землей причудливыми холмами и ямами, а местами и вообще отсутствовал. Бульдозеристы, большинство из которых не имело опыта золотодобычи - и где только таких набрали? - вообще не понимали, чего от них требуется. Они хотели с утра иметь ясное задание - откуда, куда и сколько, а вместо этого им говорили: как дойдешь до этого пестренького, так стой, хотя из кабины пестренькое от серенького отличить было никак нельзя.

Значительно большее взаимопонимание, как ни странно, Андрей нашел среди местных жителей. В основном, это были старатели, стихийные горняки и геологи, прекрасно знающие здешние россыпи. Сейчас на разрытом полигоне они могли при дневном свете и на огромной площади видеть то, что раньше видели только в своих узких норах при свете карманного фонарика, и это вызывало их неудержимый интерес. Они группами ходили по полигону, подальше от работающих машин, оживленно обсуждая увиденное. Андрею было очень интересно с ними разговаривать, и он узнавал массу профессионально полезных вещей. Довольно быстро они поняли смысл работы и вполне квалифицированно о ней высказывались, страшно переживая, если где-то пески с золотом улетали в отвал. Андрей даже попытался использовать некоторых из них для того, чтобы на ходу показывать бульдозеристам, что делать, но натолкнулся на яростное сопротивление русских бульдозеристов: "Теперь все черные будут нами командовать? Скоро мы им будем сапоги чистить?" Тем временем котлован неуклонно углублялся и скоро достиг заданной глубины на основной продуктивной площади.

Андрей как раз стоял и смотрел на один из бульдозеров, как тот внезапно исчез, а на его месте взметнулся к небу черный фонтан, как если бы бульдозер наехал на мину. Когда Андрей добежал к месту происшествия, он увидел, что машинист, целый и невредимый, сидит в кабине, а сама кабина торчит из ямы, заполненной мутной волнующейся водой. Все стало ясно - углубляясь, бульдозер оказался на крыше одной из подземных галерей, на своде тех самых "монастырских подвалов", подобные которым Андрей недавно видел изнутри. Свод не выдержал, и кусок потолка вместе с машиной ухнул в заполненную водой галерею, так что фонтан воды выглядел, как взрыв. Работа на полигоне вновь осложнилась - проваливаться в глубокие ямы не было полезно ни для технического состояния машин, ни для здоровья водителей. Пришлось снова менять тактику, подрезать эти изрытые поля с краев, постепенно обрушивая и придавливая. При этом масса пустой глины неизбежно проваливалась внутрь галерей, смешиваясь с золотоносными песками. В будущем пески, оставшиеся в стенках и колоннах галерей придется подавать на промывку вместе с провалившейся глиной, и разделить их было никак нельзя.

Да и сколько их оставалось, этих песков? Андрей хорошо знал, что золото содержится в них неравномерно, где-то больше, где-то меньше, и африканские старатели хорошо отличают на глаз богатые участки от бедных. Много раз на глазах Андрея они тыкали пальцем и говорили: "Здесь есть золото", а потом, показывая на такой же с первого взгляда грунт, говорили: "А здесь нет!" Взятые на промывку пробы неизменно показывали, что они правы. Очевидно, то же самое делали их предшественники под землей - брали не все, что придется, а то, что повкуснее, оставляя то, что похуже, поскольку все равно надо было что-то оставлять, чтобы потолки не обрушились. Так что по объему пески были взяты процентов на пятьдесят, а по золоту, может, и на все девяносто. Это опрокидывало всю разведку, все расчеты и всю экономику. Правда, в некоторых местах старатели почти не тронули пласт, но потому и не тронули, что в этих местах он был тонок и беден. Андрей доложил новости в столицу и получил стандартный ответ: работайте, как запланировано, и посмотрим, что получится.

Наконец, пришел день начала промывки, день, в артелях всегда волнующий и праздничный. Смотреть на сам процесс промывки всегда интересно. Мощная струя воды на столе промывает кучу песков, которую услужливо подает бульдозер, размытый грунт с урчанием всасывается в отверстия стола и потом шумным водопадом вытекает с другой стороны, оставляя кусочки золота на ковриках прибора. Первый день промывки на участке отбоя нет от желающих подержать тяжелую рукоятку монитора, направить струю, куда требуется. А на следующее утро начинается веселый азарт съемки золота с прибора. Обработка, взвешивание, и вот на доске в столовой пишется цифра дневной добычи. Все довольны - пришло время возмещения за труды..
Здесь, в африканской саванне все пошло совсем иначе. Точнее, не все. Что касается работы, все было в порядке. За пару недель они с Николаем сумели добиься объемов промывки, которые было бы не стыдно показать в любой артели. А вот золота с прибора снимали раз в пять меньше, чем планировалось, да и то, честно говоря, брали неизвестно откуда, настолько бедной была смесь, подаваемая на приборы. Андрей всячески старался ее очистить, отделить по возможности от мусора, иногда это удавалось и тогда съемки росли, но все равно оставались далекими от желаемых.
Одна проблема, непростая для России, в Сонгае решилась на удивление просто - проблема превращения золота в деньги. Как только деньги требовались, на участок въезжал мотоцикл с местными торговцами золотом, отцом и сыном. Сын сидел за рулем, у отца на спине висела тульская одностволка, а под мышкой он держал деревянный ящик с весами. В карманах их просторных бубу находилась любая требуемая сумма. А продавать приходилось практически всю добычу: зарплата сонгайцев и русских, горючее и смазка, питание, метные платежи и всплывающие старые долги съедали все, а, если что-то оставалось, прилетал Алиевич и забирал. Не было речи о накоплениях на ремонт изнашиваемой техники и тем более о погашении начальных расходов на добычу.
- Зачем мы работаем -говорил Андрей Алиевичу - мы тратим больше, чем получаем, и изнашиваем технику.
- Работайте - отвечал Алиевич - остановиться будет дороже, чем продолжать. Одни увольнения с положенными по закону компенсациями знаешь, сколько будут стоить?
Андрей знал. Трудовое законодательство Сонгая отличалось невероятной благосклонностью к наемному работнику. Процедура увольнения, особенно по отношению к специалистам, требовала огромных компенсаций, доходящих до выплаты зарплаты на три года вперед. Разумеется, сами сонгайцы этих законов и не думали соблюдать. Хозяин по-отечески платил работнику, сколько считал нужным и когда считал нужным, а работник в условиях окружающей нищеты и безработицы был на все заранее согласен. Закон отыгрывался на иностранных компаниях. В каждом райцентре была специальная трудовая инспекция, куда мог пойти обиженный работник. За гонорар в половину отсуженной компенсации трудовые инспектора впивались в компании, как вампиры.
Еще один вопрос заставлял Андрея сильно беспокоиться. Был разгар сухого сезона, и запас воды в прудах уменьшался с каждым днем. Многократно использованная вода становилась все грязнее, переставала как следует размывать грунт, и золото убегало с прибора. Воду требовалось обновлять, а ее нехватало, и надеяться можно было только на начало сезона дождей. Пока, вот уже несколько месяцев, погода была абсолютно однообразной. С утра солнце вставало на безоблачном небосклоне, проходило через зенит и вечером на безоблачном небосклоне опускалось, не потревоженное ни единой тучкой. Впрочем, небо было хоть и безоблачным, но не всегда ясным. Харматан, ветер, часто дующий зимой из Сахары, нес с собой тонкую, неощутимую на ощупь пыль, отчего небо из синего становилось серо-стальным, солнце тускнело, превращаясь в диск, вырезанный из фольги, и все вокруг бледнело и обесцвечивалось. Ветер дул днем, по ночам было тихо, и пыль садилась на землю. Несмотря на закрытые окна и двери, в комнатах по утрам все было покрыто пылью, так что столы, бумаги, одежду каждый день приходилось вытирать и чистить. В январе и феврале по ночам было даже прохладно, в марте жара снова усилилась, впрочем, до сезона дождей оставалось уже недолго.
Алиевич по рации постоянно подгонял Андрея:
- Вы там думайте, думайте, на то вы и специалисты. Еще чуть-чуть, и предприятие станет рентабельным. Придумайте что-нибудь. Нельзя так все загубить, слишком много вложено.
Андрей и сам постоянно думал о том, что делать. Его кругозор резко сузился, он уже не интересовался мировыми новостями или сведениями из России, постоянно думая о том, как улучшить работу на полигоне. Он вводил массу мелких улучшений, часто раздражая русских рабочих и вводя в недоумение сонгайских, улучшений, приносящих отдельные успехи, но не радикальные перемены. Предприятие работало нормально. Порядок поддерживался, техника ремонтировалась, производительность труда по промывке была достигнута вполне приличная. Среди сонгайцев выявилось немало толковых работников, чья квалификация росла прямо на глазах. Андрей систематически заменял русских рабочих сонгайскими, что приводило на конкретном рабочем месте к десятикратному снижению расходов, а работа иногда только улучшалась. Лишние люди отправлялись в Россию. Доктор, объем работы которого по специальности значительно уменьшился, вовсю работал на обработке золота, деликатной процедуре, которая по квалификации была бы доступна многим из жителей деревни, но была бы для них слишком большим моральным искушением. Но все принимаемые меры, в конечном счете были бесполезны. Они снижали скорость падения, но не могли привести к подъему. Отсутствие нормального золота и в связи с этим нормальных перспектив постоянно давило на Андрея, держало его в безрадостном и угрюмом настроении. Сам для себя он оценивал это состояние вполне определенно - голод по положительным эмоциям.

Еще во времена первоначального знакомства с полигоном Андрей прошел вдоль по всей долине ручья, затратив однажды на это целый день. Тогда одна вещь показалась ему странной. На одном участке, ниже концессии "Ауры" на протяжении пары километров не было следов раскопок, а дальше они опять появлялись с прежней интенсивностью. Известно, что россыпи редко имеют перерывы, если уж долина золотоносна, то обычно вся подряд. Андрей посоветовался с Евгением, и они попытались расспросить местных жителей. Вообще-то Андрей уже убедился, что в бесписьменном обществе инфорация не сохраняется дольше двух-трех лет. Дальше начинаются легенды. Во всяком случае, когда-то он пытался выяснить, сколько лет назад старатели работали на площади полигона, и получил ответы в интервале от пяти до пятидесяти лет. Но в этот раз что-то осмысленное в народной памяти сохранилось. Наряду с красочными рассказами о том, что там под землей живет дьявол, не разрешающий, чтобы его тревожили, он пару раз услышал осторожные суждения, что вроде бы в этом месте пытались копать, но было много воды и стенки шурфов обваливались. Недолго думая, Андрей скомандовал пройти пару шурфов в центре аномального участка, и точно - на двухметровой глубине их залило водой, и это в самый пик сухого сезона. При попытке откачать воду, стенки шурфа действительно начали валиться. "Много песка," - определил Евгений Петрович. Он же популярно объяснил возможную причину феномена:
- Вы все видели ручей, текущий по дну долины. Вы знаете, что, если его запрудить, то получится озеро. Так вот, в каждой долине есть другой ручей, подземный, текущий по коренному ложу. Если этот подземный ручей чем-то запружен, то получится подземное озеро. В таких местах старатели работать не могут, но нас это не касается. Подземную плотину прорежем канавой, воду спустим. Только как там разведывать, я не знаю.
Вечером Андрей созвал мозговой штурм. Пока они с Евгением колебались между шурфами (затопит) и скважинами (долго и дорого), Николай, не обремененный профессиональными знаниями, спросил:
-Какая там глубина?
- Ну, метров шесть, семь, максимум, восемь.
- У нас полукубовый экскаватор стоит без дела. Стрела шесть метров. Еще на пару метров бульдозер выроет яму. Экскаватор туда съедет, сделает шурф и поднимет вам ковшом из воды все, что надо.
На том и порешили. Экскаватор завезли на место, и под руководством Евгения он начал трудится. Экскаватор раскладывал кучки грунта, взятые с разных глубин, вокруг ямы, а Евгений снабжал их бирками и отдавал на промывку, для чего в деревне наняли женщин-промывальщиц. Поскольку работа шла за границей концессии "Ауры", то есть вне закона, для прикрытия известили Мамаду Трейта, который немедленно навязал своего бригадира, "очень-очень опытного и умного человека, хорошо понимающего золото". Опытного человека звали Майга. Он отличался суетой, болтливостью, улыбчивостью и неумеренным употреблением имени Божьего всуе. Его работа заключалась в том, что он забирал у промывальщиц полу-готовые пробы и доводил их окончательно сам, передавая потом Евгению. Работа пошла очень быстро, но результаты были какие-то странные. На расспросы Андрея Евгений только разводил руками:
- Не понимаю.Пески хорошие, старательскими работами не пораженные, а золота в пробах почти нет. А если есть, тоже какое-то странное: вдруг оказывается богатая проба в торфах, где его не должно быть, и чистое, без шлиха (то есть без сопутствующих золоту тяжелых минералов).
- Может, этот Майга ворует золото? А потом часть подкидывает обратно, все равно куда?
- Не исключаю. Я пытался сам доводить пробы, но мне промывальщицы не дают, говорят, положено сдавать Майге.
Назавтра Андрей позвал промывальщиц и Майгу на беседу. С помощью переводчика он, как мог, объяснил, что они здесь занимаются добычей не золота, а информации. Что ему нужно точно знать, сколько в каждой пробе на самом деле находится золота. Что это очень важно для компании. Что он даже может после взвешивания отдать золото обратно промывальщикам, лишь бы они сами ничего не брали и ничего не подкладывали. И так далее.
Потом слово взял Майга. Он благодарил Андрея за доверие и уважение. Он говорил, что он, Майга, честный человек и отец его тоже уважаемый и честный человек. Что он, конечно же, прекрасно понимает необходимость правильной процедуры исследований (он так дословно и сказал). Что он никогда не мог бы позволить себе взять хоть крошку чужого. Что он и все рабочие уже получают зарплату и потому золото принадлежит хозяину, а не им. Что он глубоко верующий человек и не может нарушать закон Божий. Закончил он в патетическом тоне, глядя в небо, что если он, Майга, сейчас кого-то обманывает, то пусть Аллах его накажет.
- Пусть накажет, - повторил Андрей даже не для того, чтобы что-то сказать, а чисто машинально, и Кулибали так же автоматически перевел его слова, как он переводил все предыдущие реплики. На том и разошлись, поскольку больше говорить было нечего. Про себя Андрей решил, что, если фокусы с золотом будут продолжаться, он этого бригадира от работы отстранит.

Наутро он, Николай, Евгений и доктор, как обычно, завтракали вместе за одним столиком. Доктор, не спеша, явно привлекая к себе внимание, произнес:
- Оказывается, наш Андрей Алексеевич теперь большой марабу.
- Какой марабу? - буркнул Андрей, озабоченный и не расположенный к шуткам.
- Марабу, это который делает марабутаж - с удовольствием пояснил доктор,- как, например зверский марабутаж, совершенный вчера вами, уважаемый Андрей Алексеевич, над кротким господином Майгой. Вы ему сказали, что Бог его накажет, если он вас обманывает.
- При чем тут я? Это он сам говорил и клялся.
- Он сам каждый день в чем-нибудь клялся, и с ним ничего не происходило. А когда это ты повторил, ты его приговорил, так, что он к вечеру помер, и все население в этом твердо уверено.

Доктор рассказал, что вчера вечером господин Майга пошел проведать работы на старательском шурфе, где он был пайщиком. Он снабдил рабочих насосом для откачки воды и получал за это половину добытого золота. Ему сообщили, что мотор насоса плохо работает, и он спустился в шурф, посмотреть, в чем дело. Шурф предварительно не проветрили, и Майга отравился заполнившими его выхлопными газами.
Андрей уже испытывал на себе действие углекислого газа в шурфе, правда, газа грунтового, а не от мотора, и хорошо знал, как это происходит. Мгновенно наступает слабость, тело отказывается подчиняться, и от этого разум захлестывает неконтролируемая паника. А здесь, кроме углекислоты, был еще угарный газ!
- Так вот - продолжал доктор - когда наверху поняли, что хозяин отравился, пока спустили веревку, он уже настолько ослабел, что не мог себя обвязать. Отправили добровольца, но он, пока спускался, уже сомлел, его самого еле вытащили. Тогда начали вентилировать шурф - Андрей знал, как это делается: в шурф опускают здоровенный веник из веток и гоняют вверх-вниз, вроде как чистят орудийный стовол - пока проветрили, пока рискнули спуститься, он уже был готов. За мной ночью послали, а что я могу сделать, если он уже холодный. Тебя теперь жутко уважают. Но не обвиняют, говорят, он сам виноват, не надо было воровать.
-Так он точно воровал?
-Ну конечно воровал, все это знали, теперь об этом открыто говорят.
У конторы Андрея ждали деревенские, пришедшие за разрешением не работать сегодня, а пойти на похороны. О случившемся не говорили, но на Андрея смотрели с нескрываемым почтением и чуть ли не со страхом. Даже Кулибали. Суеверия в Африке распространены среди образованных людей ничуть не менее, чем среди неграмотных.

Теперь на нижнем полигоне, как назвали новую площадь, стало все в порядке. Евгений Петрович доводил пробы сам и, несмотря на перегруженность работой, был доволен и весел. Неожиданности закончились, золото содержалось в пробах в количестве, вполне достаточном. Естественно, всю работу пришлось повторить с самого начала. Однако, все это было искусством для искусства. О том, чтобы начать там добычу, не могло быть и речи. Полигон находился за пределами отведенной площади, изменение которой означало сложную и дорогую процедуру формальностей. Из-за отсутствия старательских работ здесь было больше полей и банановых плантаций, чем в других местах, что исключало пиратскую разработку. Даже для продолжения разведки, при том, что экскаваторные ямы сразу же засыпались, требовались постоянные финансовые утешения обиженным огородникам. Поэтому добыча продолжалась, как и раньше, на основном полигоне, колеблясь на пределе ежедневной рентабельности. Состояние компании стабилизировалось в неустойчивом равновесии.

БУРИ, ДОЖДИ И ДЕВУШКИ

Работа промывальщиц создала на участке некую праздничную обстановку. Каждое утро они прибегали в поселок, веселые, шумные, пестро одетые, держа калебасы на голове. Калебасы - это разрезанные пополам тыквы, из которых вынимают середину и используют оболочку в качестве посуды. Когда они еще растут в поле, они меньше всего походят на растения. Это здоровенные гладкие шары серо-стального цвета, плантация которых больше походит на склад военно-морских мин. В такой посуде носят воду, зерно, овощи, и все, что придется. В них же носят землю и моют золото.
Сейчас Андрей мог ближе посмотреть на местных молодых женщин. В большинстве своем, они не были красивыми: крепкие тела с преувеличенными выпуклостями, круглые похожие друг на друга лица, с несколько свинячьим выражением приплюснутого носа и вывернутых губ. Их ступни были расплющены от хождения босиком и превратились в большие бесформенные лепешки, покрытые морщинистой сетчатой кожей. Руки с крепкими бицепсами и большими ладонями были предназначены для тяжелой работы. От женщин крепко пахло потом и какой-то мускусной самодельной парфюмерией. Они двигались, чуть приседая, отставив ягодицы назад и держа талию почти горизонтально. Выше спина резко изгибалась вверх, и могучие груди, были выставлены, наоборот, далеко вперед.

От них исходила мощная первобытная эротическая сила, Андрей ощущал ее, но ощущал и другое чувство: биологический барьер, что то вроде сигнала подсознания: "не мой биологический вид". Двигались они тоже откровенно эротично, особенно если пританцовывали, а начать танцевать они могли под любой ритмический звук: обрывок мелодии из транзистора, собственное пение или отдаленные звуки там-тама из деревни. Они были очень сильны, легко поднимали и ставили на голову двухпудовые калебасы с грунтом, шли с ними по изрытой каменистой земле к месту промывки, сохраняя равновесие на крутых скользких склонах, снимали и ставили на землю. Потом, наклонившись, энергично размешивали руками густую грязь, полную острых камней. При этом они непрестанно болтали, хохотали, танцевали и кокетничали со всеми, кто к ним приближался. Когда грубая часть промывки заканчивалась, и в калебасе оставалось несколько горстей концентрата, движения промывальщиц приобретали изящество, отточенное тысячелетней практикой. Калебас, наклоняясь, крутился на поверхности лужи, так что его края описывали аккуратную восьмерку, излишки концентрата вылетали за борт при каждом обороте, и наконец, плавными и осторожными движениями они отделяли золото от шлиха на внутренней шершавой поверхности калебаса. Если золота было много, каждая из женщин стремилась привлечь внимание Андрея, показать ему добычу.

Раньше в Сонгвиле Андрей видел девушек другого типа, высоких, анемичных и стройных до болезненности, с тонкими руками и ногами, тонкой шеей, с узкими бедрами и почти без груди, что же до талии, то там вообще ничего не было, один воздух. Они напоминали стеклянные елочные игрушки, гнутые из тонких трубок, какие Андрей когда-то видел в детстве. Кукла Барби рядом с ними была бы жирной толстухой. Возможно, такая фигура, идеал европейской топ-модели, получается просто от недоедания в сочетании с городской жизнью, без тяжелой работы. Здесь, в деревне, где было много грубой еды и тяжелой работы, таких женщин не было.

Кроме, может быть, одной, таинственным образом сочетавшей стройность городской девушки с фигуристостью деревенской. Ее звали Ава (что переводится попросту как Ева) и, на взгляд Андрея, она резко отличалась от остальных. Лицом она напоминала древнюю египтянку, даже не просто напоминала, а было просто то самое лицо, только черное. Естественно, древнюю египтянку в голливудском исполнении, других Андрей не видел. Сходство дополняла прическа, еще более древнеегипетская, чем лицо. Вообще-то женщины Африки не носят естественных причесок, собственные волосы они всегда коротко стригут. Дальше возможны варианты: либо на остриженную голову надевается парик, либо к собственной стрижке приплетается множество мелких искусственных косичек, из которых дальше формируется прическа. Производство волос и париков - одна из крупнейших индустриальных отраслей Африки, а парикмахерское искусство кормит миллионы женщин. В каждом дворе, особенно перед праздником, можно видеть, как две женщины заплетают косички на третьей. Если не лениться, то вдвоем можно управиться дня за два. Ава не носила косичек, она явно предпочитала менять парики. Их у нее было множество, частью из тех же косичек разной конфигурации, частью из искусственных волос, прямых или волнистых, длинных или коротких, черных или бронзово-рыжих. Частью это были даже не парики, а скорее шапки или шлемы, в которых украшений было больше, чем волос. Там были бисер, бусы, подвески, цепочки, только что не электрические лампочки. Как правило, древнеегипетский стиль выдерживался всегда: тяжелая шапка волос на затылке и с боков, низкая густая челка на лбу. В начале знакомства Андрей не узнавал ее в каждом новом облике, что ей страшно нравилось, но очень быстро он стал безошибочно узнавать ее уже издали, по фигуре и походке.

Как-то раз Андрей видел стадо коров, бегущее к водопою, в которое каким-то образом затесались две антилопы. По сравнению с неуклюжим топотом коров, прыжки антилоп казались полетом. Они взмывали в воздух и застывали, как в замедленной съемке, над коровьими спинами. Ава казалась Андрею такой антилопой среди коров. Гибкость ее была неправдоподобной. Наклоняясь, чтобы промывать пески, она без видимых усилий складывалась пополам, как перочинный нож, так что ноги оставались прямыми, а грудь ложилась на колени, руки энергично разминали глину в калебасе, а голова вертелась во все стороны, не переставая болтать и разглядывать снизу вверх происходящее вокруг. Как и остальные, она ставила на голову тяжелый калебас с землей и шла с ним к воде по кочкам и скользким откосам, но так грациозно, что, казалось, ни она, ни калебас ничего не весят. У нее были очень красивые ступни, то есть по европейским понятиям обычные изящные женские ножки, где-нибудь на ковре или на пляже они выглядели бы вполне обыденно. Но здесь, на жесткой рыжей глине, среди грязи, колючек и острых камней, над которыми они порхали с непостижимой элегантностью, как бы и не касаясь земли, да еще по сравнению со слоновьим ногами остальных девушек, они производили сильное впечатление. Еще у нее была блестящая гладкая кожа темно-шоколадного, почти черного оттенка без пятнышка или изъяна. Коротко стриженые ногти на руках и ногах она красила ярко-синим металлическим лаком, что здорово сочеталось с цветом кожи. Словом,это была экзотическая красавица из фильма жанра "фэнтэзи".

Андрей обнаружил, что теперь он часто бывает на нижнем полигоне, просто чтобы посмотреть на Аву, а после этого весь день находится в хорошем настроении. Ава тоже стала его отличать. Иногда она просто смеялась и что-то болтала при его появлении, иногда применяла более специальные приемы. Африканские женщины на работе не носят платьев или юбок, а просто обворачивают пестрый прямоугольный кусок ткани вокруг тела. Его можно обмотать вокруг талии, оставляя грудь открытой, или затянуть выше, если присутствуют посторонние. Андрей не раз видел, выходя к реке, как стирающие белье женщины синхронными движениями поднимали свои одежды при его появлении. Так вот Ава, заметив его приближение, делала вид, что ее холстинка спадает и ее нужно подтянуть, для чего сбрасывала ее целиком, давая секундную возможность себя рассмотреть. Ее остро торчащие вперед грудки тоже сильно отличались от того, что Андрею приходилось видеть у девушек на реке, у которых либо свисали здоровенные тяжелые дыни, либо к животу спускались два длинных плоских языка. Заметив, что Андрей посматривает на ее ножки, Ава стала при его появлении вылезать из промывочной лужи, споласкивать ступни чистой водой из калебаса и становиться на удобный холмик, подтянув простынку повыше и как бы пританцовывая.

Словом, между ними явно возникли отношения, но что делать дальше, Андрей решительно не знал. Он не знал ни слова по-сонгайски, она - ни слова по-французски. Ритуалы ухаживания, используемые в африканской деревне, были ему неизвестны. Единственное, что он себе позволял, это брать ее за руки, от чего она неизменно улыбалась и что-то говорила под поощрительный смех окружающих девушек. (Многие из них поначалу тоже старались привлечь его внимание, но быстро уступили первенство Аве). Он пребывал в растерянности, не зная, что делать, в присутствии десятков людей. к тому жн он был, как никак, ее начальником. Он уже был готов сдаться и просить Кулибали о помощи, хотя весь его жизненный опыт говорил, что в отношениях мужчин и женщин посредников не бывает. Он только осмелился спросить, есть ли у Авы жених или любовник, и получил ответ, что раньше был, а теперь нет.
А время, между тем, шло, и сезон дождей был уже не за горами. После долгого перерыва на небе появились облака, и Андрей, изголодавшийся по впечатлениям, иногда специально выходил смотреть на них, как дома ходил бы в кино. Северные ветры из пустыни, сменились южными, с океана. Дождь в этих краях не означает, как в Европе, что откуда-то приходят тучи и приносят влагу с собой. Все происходит прямо на месте. Однажды, ближе к вечеру, на безоблачном небе появляется маленькое облачко. Оно растет, громоздится все выше облачной горой, наливается снизу мрачным синим и черным и превращается в то, что на африканских языках зовут "громовая буря". Под этой тучей бушует ураган, льет дождь и гремит гром, а вокруг все то же солнце и тишина. Такие тучи с бурями внутри них движутся над саванной, всегда в одном и том же направлении, как гигантские лейки, которыми хозяин поливает свою высохшую землю.

За последние дни уже несколько таких туч прошло мимо участка, то справа, то слева, позволяя сбоку рассмотреть бурю во всех подробностях: вот впереди область пыли, за ней полоса дождя, за ней зона молний, и за ней снова тишина с недолгим мелким дождиком. Но сегодня, похоже, увернуться не удастся. В конце дня черно-синяя, уходящая в зенит стена туч самого зловещего вида закрыла полгоризонта и в полной тишине уверенно надвигалась на участок. Быстро темнело, станцию электрик уже отключил. Андрей поднялся на смотровую площадку убедиться, что все уязвимые для бури предметы убраны. Надвигающаяся перед тучей стена пыли сильно напоминала фронт ударной волны из фильмов об испытаниях ядерных бомб, хотя двигалась помедленнее. Он поспешно спустился и прошел к своему вагончику. Серо-желтая стена пыли достигла лагеря, и крайние постройки исчезли из виду. В последний момент Андрей увидел под навесом, окружающим вагончик, силуэт Авы, которая взялась неизвестно откуда. Он без рассуждений взял ее за руку, и она с готовностью скользнула внутрь. Дверь захлопнулась, и сразу снаружи завыло и засвистело, за окном взвилась пыль, и в комнате наступила полная тьма. Они стояли прижавшись, трогая друг друга руками и осторожно целуясь. Первые капли ударили по железной крыше, и через секунду дождь загрохотал так, словно по крыше мчался товарный поезд. Разговаривать было совершенно невозможно, да и не нужно. Буйство стихий снаружи странным образом соответствовало тишине и нежности происходящего внутри, где возникли удивительный уют и согласие. Они долго, не торопясь, изучали друг друга. Они попали в волшебный мир, где все возможно, где все получается, где все подходят друг другу, где все понимают друг друга. Попозже они смогли что-то видеть: дождь слегка ослабел, и за окном сверкали молнии с частотой лазерного шоу на дискотеке, но разговаривать было все равно нельзя из-за непрерывного грома. Андрей выглянул в окно, при свете молний он увидел бурлящие водяные потоки вместо земли. Было ощущение всемогущества и преодоления законов природы. Как два существа, не имеющие в культуре ничего общего, могут так идеально соответствовать друг другу? Он вспомнил вдруг заметку из раздела "в мире науки", что все человечество произошло от одной женщины, жившей пятьдесят тысяч лет назад.

Буря стихла. Ава убежала под утро, чуть начало светать. Андрей не мог спать. Он гулял по поселку, вдыхая непривычно чистый после дождя воздух и старательно контролируя себя, чтобы не запрыгать, как первоклассник. В его африканской жизни появилась положительная эмоция.

В конце рабочего дня Андрей сел за руль "Тойоты" и поехал на нижний полигон. Все женщины с любопытством уставились на него, кроме Авы, которая старательно смотрела в другую сторону. Он подошел к ней, поцеловал, подождал, пока она закончит работу, сполоснется от глины, соберет свои многочисленные калебасы. Потом взял ее за руку, посадил в машину и отвез к себе в дом.

В его узконаправленной жизни, всецело посвященной полигону, появились новые смешные заботы и хлопоты. Ненавидя всей душой аптечные резинки, он, однако, не мог преодолеть медицинских страхов. Выручил доктор, который сам эти страхи старательно культивировал среди российского персонала участка. По собственной инициативе он свозил Аву в Кайен, где прогнал через все анализы, и, вернувшись, весело сказал:
- Развлекайтесь. Ваша девушка чиста, как полевая лилия.
Вначале он подсознательно боялся, что между ими возникнут гигиенические проблемы. Оказалось -ничего подобного. Ава много и тщательно заботилась о чистоте и с огромным удовольствием осваивала всякие пены и шампуни, которые стали ей теперь доступны. Ее кожа была всегда прохладной и чистой, дыхание свежим, и от нее никогда плохо не пахло. Даже в жаркие душные ночи, когда, занимаясь любовью, они буквально плавали в поту, ее пот был чистым, как морская вода. Андрей добился, чтобы Ава прекратила работу на полигоне, и она стала проводить большую часть дня в поселке, хотя каждый день навещала свою семью в деревне. Она не любила общепринятых веревочных тапочек, и почти всегда бегала босиком, ему нравилось трогать подошвы ее ног, сухие и гладкие, как будто выточенные из дерева и отполированные. Ходить в участковый душ и столовую она отказалась, к тайному облегчению Андрея, и занавесила часть террасы возле вагончика, поставив там бочку и ведра. Андрей и сам с удовольствием споласкивался там, чтобы не тащиться в душ по жаре. Под навесом Ава завела еще железную сонгайскую жаровню для древесного угля, какие-то припасы. Хотя больше всего она любила дешевую бакалею, которая продавалась в лавочках в Кундугу: сардины, сгущенное молоко, кофе, печенье. Как все африканцы, она обожала прохладительные напитки, которые Андрей всегда теперь всегда держал в холодильнике, а табака и алкоголя для нее не существовало.

По вечерам в его комнате начинались феерические праздники: сверкающие люстры, оркестры, фонтаны, цветомузыка, салюты, шампанское. Конечно, реальные декорации были более скромными, но, если бы все перечисленное существовало наяву, вряд ли его ощущения были бы сильнее. Все его пять чувств жили с максимальной возможной нагрузкой, и ему казалось, что пропускная способность его нервной системы исчерпана и большего количества счастливых ощущений просто не может быть. Судя по беззаветной страстности Авы, ее счастливым судорогам и повизгиваниям, ее ощущения были сходными. Некий окрыляющий дух явился ему в это время. Андрей походя решил несколько давних технических и организационных проблем на полигоне, сумев увеличить добычу и сократить расходы, и даже заслужил похвалу Алиевича по рации. Он взял у Кулибали несколько уроков языка мандинго, запоминая все спервого раза и безошибочно. Он освоил даже неевклидову сонгайскую арифметику, основанную на местной денежной системе: двадцать пять франков, два раза по двадцать пять франков, три раза по двадцать пять франков и так далее. Через короткое время они с Авой имели собственный язык, в котором были смешаны сонгайские (то есть мандинго), французские, русские, а также только им двоим известные слова. Язык этот стремительно развивался и дошел уже до возможности выражать простые абстрактные мысли. Теперь они могли рассказывать друг другу о своей жизни, правда, не будучи стопроцентно уверены в адекватном понимании.

Впоследствии этот реальный языковый опыт сильно мешал Андрею смотреть фильмы, где индейский мальчик легко подслушивал разговоры белых негодяев у костра, а Зена, королева воинов, вступала в живой диалог с представителем любого народа и племени, встретившемся на ее боевом пути. Он чувствовал раздражение, совершенно бессмысленное в адрес условного искусства, вспоминая, что в Сонгае, например, жители северных и южных провинций практически не понимают друг друга.

Ава вполне отдавала себе отчет в том, что она отличается от других девушек, и знала, почему. Она была любимой дочерью от второй молодой жены отца, пожилого зажиточного крестьянина. В детстве любовь отца избавила ее от ношения на голове воды из колодца и дров из леса, от таскания на спине младших братьев и сестер, и ее фигура осталась нерасплющенной. Отец давал ей мясо и рыбу со своего личного стола вместо грубой, жвачной деревенской пищи, отчего ее талия осталась тонкой, а ум - острым. Она не ходила в школу, поскольку таковой в деревне не было, а местный мулла обучал арабской грамоте только некоторых мальчиков. Естественно, она была обучена ведению домашнего хозяйства, и ее судьба была предопределена: замужество, материнство, кухонный очаг, старость в тридцать пять лет и так далее. Эта предопределенность угнетала ее, она хотела чего-то, чего не было в ее языке, и что Андрей про себя называл романтикой. Она хотела петь, танцевать и наряжаться, и в шестнадцать лет упросила отца отпустить ее добывать золото. Отец пристроил ее в хорошую, удачливую бригаду, она жила в старательском лагере, таскала грунт из шурфа, промывала его в ручье. Она не должна была приносить деньги домой, в доме был достаток. Золото давало ей независимость, она могла сама покупать себе прически, украшения, распоряжаться своим телом в соответствии со своими симпатиями. Африканская мораль дает свободу молодым женщинам, а международная организация "планирование семьи", проникшая в Сонгае повсюду, позволяет пользоваться этой свободой безопасно и практически бесплатно (в Россию эта организация не была допущена православными фундаменталистами). Ее довольно широкий кругозор был сформирован скитаниями со старательской бригадой и неизбежными при этом встречами и разговорами. Еще она подолгу рассматривала обрывки иллюстрированных журналов, попадавшие ей в руки в качестве оберточной бумаги. Телевизора она не видела никогда. Хотя в последние годы сонгайские крестьяне научились подключать черно-белые телевизоры к автомобильным аккумуляторам, в здешние деревни телевизионные сигналы не доходили.

При этом Ава не была, что называется, "дитя природы". Ее мир был освоенной, культурной средой, такой же, как мир горожанина. Вот поле, где растет еда, вот река, где ловят рыбу и стирают белье. Вот дом, огород, дороги, тропинки, ручей,где добывают золото, лес, куда ходят за дровами и дикими фруктами. Остальная природа для нее не существовала. Неподалеку от участка и от деревни поднимался грандиозный обрыв - граница скалистого плато, которое тянулось отсюда на сотни километров к западу. Поскольку ничего специально полезного на этом плато не было, Ава там не бывала и бывать не собиралась. Как- то в выходной Андрей по российской привычке вывез ее на пикник в лес. Эта идея вызвала ее настороженность с самого начала, когда же она поняла, что Андрей собирается просидеть у костра часть ночи, то пришла в ужас и решительно потребовала отправляться домой. Андрей вспомнил тогда часто виденную им сцену сломанного автобуса на дороге. Водитель и пассажиры всегда спали прямо в дорожной пыли, так сказать, на окультуренном пространстве, и никогда - на придорожной траве.

К собственному удивлению Андрея, происходящие бурные события не повлияли на его чувства к жене и к семье. Он по-прежнему периодически звонил домой, живо интересовался делами детей и искренне утешал тоскующую, впрочем, привычную к разлукам жену. Он до сих пор прекрасно помнил счастливые дни их медового месяца, а с годами их отношения стали только глубже. Они с женой стали как бы единым нераздельным существом, где каждый из двоих мог ощущать и чувствовать, огорчаться и радоваться за другого. Нынешняя страсть Андрея к Аве не затронула его домашнего достояния, оно подпитывались из каких-то других, дополнительных источников, чем прошедшая через годы его любовь к жене, а он прислушивался к себе в этом отношении очень внимательно. Любовь не оказалась некоей постоянной величиной, вынужденно разделяемой между несколькими потребителями. Даже наоборот, он был страшно благодарен за то, что ему вроде бы как было позволено это увлекательное приключение и знал, что по приезде домой это чувство благодарности сумеет выразить себя. То есть получалась как бы чистая прибыль из ничего, ситуация, где все участники треугольника приобретали, и никто не терял. Он не улавливал в себе никакого намека на желание расстаться с женой и остаться с Авой, причем даже без участия чувства долга. Просто это было бы так же нелепо, как бросить свой дом в России и поселиться в африканской деревне. Правда, здесь подстерегала мысль, что все это не вполне честно по отношению к Аве… Дальше он не рисковал задумываться, возвращаясь к прекрасному сегодня.

Существующая ситуация имела еще одну занозу, побольше. Господствующая в России мораль, циркулирующая строго внутри мужского сообщества, позволяет и иногда одобряет любовные приключения, но категорически запрещает приносить боль жене и детям. С этой точки зрения он совершал скорее доблестный, чем предосудительный поступок. Однако, Андрей считал себя христианином. А с религиозной точки зрения он недвусмысленно совершал смертный грех. Обойти запрет было никак нельзя. Никакие софизмы типа: "Всем хорошо и никому не плохо" и ссылки на географическую удаленность супругов не могли поколебать категорического: "Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его". Вдобавок, ситуция неминуемо влекла за собой ложь. Любой малейший намек на происходящее здесь вызвал бы дома слезы, истерики, сердечные приступы и разбитую жизнь, причем жена, может, была бы и рада этого не делать, но не смогла бы. Поэтому все можно было только яростно отрицать до последнего дня, значит, находиться всегда в стране лжи, отец которой, как известно, есть диавол. Пока что Андрей, как множество мужчин до него, отделался невнятной отговоркой, что инстинкт, в него вложенный, слишком силен, что Бог все знает, понимает и простит, а там как-нибудь.
Воспитанный, как все в советском обществе, в нерассуждающем атеизме, Андрей годам к тридцати склонился к вере. Началось все с нескольких разбросанных по его жизни случаев. Дело в том, что избранная профессия иногда приводила Андрея то под горный обвал, то на плот в бушующей реке, то на таежную дорогу в метель, и несколько раз по всему ходу обстоятельств он должен был погибнуть, но не получил даже царапины. В какой-то день он вспомнил все эти случаи сразу и увидел в них внешнее вмешательство, постороннюю добрую волю, спасающую его в нарушение его собственных планов, ведущих его к гибели. Одно вмешательство было особенно бестактным и грубым. Он шел в горах поперек склона по ровной удобной тропе, протоптанной снежными баранами, и вдруг ни с того ни с сего, что называется, на ровном месте, подвернул ногу и с размаху сел на тропу. Передохнув и помассировав сустав, он посмотрел вперед, и обнаружил, что следующий шагом он должен был наступить на узкий язык льда, пересекавший тропу, что-то вроде наледи от замерзшего ручейка. Гладкая плотная ледяная дорожка, чуть припорошенная пылью и оттого невидимая, по которой он бы неминуемо соскользнул, круто спускалась по склону и десятью метрами ниже выбрасывала его со стометрового обрыва, на острые зубья скал. Так что Андрей имел основания считать свою жизнь уже несколько раз кем-то себе подаренной. Тогда он зашел в церковь поблагодарить, а церковь встретила его таким ощущением тепла и уюта, что он захотел прийти еще. По совету подошедшего к нему священника он стал читать Евангелие. Чтение это оставляло у него странное чувство подлинности и надежности. Потом ему пришло на ум такое простое рассуждение: "То, что Бог существует, конечно, точно не доказано. Но и точно не опровергнуто. Почему же я веду себя так, будто точно знаю, что Его нет и этим подвергаю серьезному риску судьбу своей души? Жить с учетом того, что Он есть, в конце концов, не так уж трудно, а выиграть можно много".

Поэтому он стал заходить в церковь, котрая каждый раз встречала его ощутимо рассеянной в воздухе любовью, поощряя приходить еще. Правда, он остался, скорее, на пороге, чем вошел. Иногда посещал церковь, иногда молился, иногда читал Евангелие, иногда помогал кому-то. Впрочем, и это уже выделяло его из стройных рядов советских людей. В артели, за то, что он уклонился от каких-то совместных похождений к девочкам, он на время получил кличку "Отец настоятель", а однажды на него пришла какое-то представление из КГБ, и парторг объединения "Тунгусзолото" выговаривал председателю артели:
- У вас человек, который посещает церковь, находится на руководящей работе! Имеет доступ к золоту!
Председатель Андрея любил и притворился идиотом, как он часто делал при контакте с идеологическими работниками:
- Да на какой руководящей? Да он из котлована не вылезает. Всегда в тайге, в грязи, по колено в воде. Да его ниже загнать просто некуда! - отвечал он. Тем дело и закончилось.

Выросший в атеизме, Андрей был верующим, только когда помнил об этом, а помнил он не всегда. Скажем, когда он оказывался перед сложной проблемой, он сначала пытался ее решить чисто материальными средствами и, лишь исчерпав их, зайдя в тупик, вспоминал, что есть еще молитва. Для его новой подруги, наоборот, вера была естественной, как дыхание. Ава выросла в состоянии неукоснительной религиозности. Бог для нее был реальностью, такой же, как дом и семья. Она помнила о Нем постоянно, и обращалась к Нему за поддержкой в большинстве жизненных ситуаций, в самых обычных делах. Ее моральный кодекс был прочен и прост: то, что Бог хочет, хорошо. То, что Бог запрещает, плохо. Для нее в отношениях с Андреем не было сомнительных моральных моментов - сама она не имела мужа, а мужчинам законы ислама позволяют иметь несколько женщин. Она спокойно говорила: "Я люблю твою жену, люблю твоих русских детей. Я им ничего плохого не желаю, я тебя у них отнять не хочу, я за них Богу молюсь. Когда-нибудь ты меня оставишь, и к ним уедешь".

Хотя они принадлежали к разным религиям, никакого противоречия на этой почве между ними не возникало. Андрей, привыкший, как все российские телезрители, что под крик "Аллах акбар" положено размахивать автоматами и палить в воздух, был немало удивлен, узнав, что это мирный клич, означающий всего лишь "Господь велик". С другими окружающими его мусульманами у него тоже не было проблем. Они миролюбиво говорили: "Все люди молятся Богу на своем языке. Мы на арабском, другие на французском, ты на русском. Но все молятся одному и тому же Богу. На всех языках Бог учит, что делать хорошо и что плохо".

То, чего Бог велел не делать, Ава не делала категорически. Скажем, честность ее была непоколебимой. Ее можно было оставить наедине с кучей непересчитанных денег и быть уверенным, что ей даже не придет в голову что-то взять. Если ей надо было купить какую-нибудь расческу, она всегда просила у Андрея сто франков, хотя рядом на полке могла валяться куча мелочи, оставшаяся от закупки продуктов на рынке. Она была уверена, что Бог смотрит на человеческие дела и вмешивается в них по необходимости. Кроме уже известного Андрею случая с вороватым Майгой, она приводила массу других примеров из народной жизни. Многие сонгайцы не только видели примеры такого вмешательства, но и полагались на него. Часто человек, кем-то обиженный, не занимался местью или поисками защиты, а произносил формулу: "Я его (обидчика) оставляю с Богом". Подразумевалось, что Бог сам вмешается и восстановит справедливость. Удивительно, но нередко так и случалось.

Как можно прочитать на второй или третьей странице любой книги об Африке, большие религии, пришедшие сюда извне, были вынуждены ужиться с традиционными верами в духов природы и духов предков. В Сонгае, куда ислам принесли арабы через Сахару еще в тринадцатом веке, это соединение религий было прочным, устойчивым и едва ли не гармоничным. Ава, как и все прочие жители ее деревни, являла собой прекрасный пример тому. Она исправно верила в духов земли, воды, огня, леса, предков, неведомо, сколько их там было, периодически что-то им приносила в жертву. Кстати, и Андрея жители деревни выпросили-вынудили перед началом добычи совершить жертвоприношение, "сакрифис", то есть подарить им корову, которую после всяких церемоний съели всей деревней. Церемонии, кстати, совершались муллой и включали в себя чтение Корана, хотя корова предназначалась духам земли. Как уже говорилось, Ава ни за что не осталась бы ночью в лесу и никогда не вошла бы ночью в реку, и вовсе не из-за давно разогнанных крокодилов.

В одном месте, удаленном от всех деревень, на острове между двумя рукавами реки с незапамятных времен находилась языческая священная роща, место обитания духов. В ней росли невероятной высоты деревья, с густыми кронами, с огромными толстыми стволами. Под деревьями все было заполнено густым кустарником, сами деревья почти доверху были оплетены толстенными лианами и всякой вьющейся зеленью, и все это возвышалось над окружающей саванной как высокий зеленый холм. Незнакомые цветы на ветках, незнакомые птицы над кронами, крики обезъян изнутри. Местные жители обходили рощу стороной, не пасли скот, не жгли траву, не охотились. На взгляд Андрея, эта роща показывала, какой была так называемая саванна до человека, до его скота и,главное, до его ежегодных пожаров. Коровы и огонь уничтожили все, кроме травы, способной вырастать каждый год заново, и отдельных деревьев, устойчивых к огню. По той же причине, полагал Андрей, в Африканской природе почти нет запахов. Все эфироносные растения были беззащитны перед огнем и давно исчезли. Так вот, когда Андрей из любознательности собрался сходить на экскурсию в этот природный ботанический сад, Ава встретила его намерение с неподдельной тревогой и стала объяснять, что там живут духи, и человеку туда ходить смертельно опасно. Андрей отнесся к предупреждению легкомысленно и не отказался от своих планов. Тогда Ава в первый и единственный раз устроила ему что-то вроде скандала, крича, что твоя жизнь - твое дело, но ты разозлишь духов, они выйдут и набросятся на деревню.

Так же замечательно с религией уживалось широко распространенное бытовое колдовство. Как-то раз Ава очень серьезно, явно сообщая ему существенно важную вещь, сказала ему, что она могла бы заколдовать его - приворожить, выражаясь по-русски - чтобы он никогда от нее не ушел, и никогда не мог бы ее разлюбить. Многие женщины так делают, пояснила она, и это нетрудно, достаточно лишь отнести колдуну волосы мужчины после стрижки или его ношеную рубашку. Но она, Ава, так никогда не сделает, потому что хочет, чтобы Андрей любил ее по своему свободному выбору, потому что она хорошая, и она не хочет лишать его свободы. Андрея впечатлило, что Ава применила здесь тот же единственный аргумент, которым святые и богословы отвечают на вопрос, почему всемогущий Бог допускает в мире зло: "Конечно, - говорят они, - Бог мог бы разными способами запретить зло, но тогда человек не был бы свободен, а Бог считает свободу человека необходимой для Себя. Ему для Его непостижимых целей нужны люди, приходящие к добру и к Нему, но приходящие добровольно. Насильственная любовь Ему не требуется. Если же свобода существует, значит она есть на все, и на зло в том числе." Так что его девушка проявила душевную тонкость, взятую из весьма высокого источника. Вообще, Андрею никогда не было с ней скучно и в разговорах он не ощущал интеллектуального неравенства, несмотря на разделявшую их культурную пропасть. Ава в жизни не прочла ни одной книги (ни одной буквы), и не видела ни одного фильма. Правда, она знала имена певцов, звучащих по радио и на кассетах, и некоторых из них Андрей тоже знал. Это был, так сказать, их общий культурный фундамент. Еще она знала довольно много названий стран, в основном, по рассказам тех, кто в них бывал. Разглядывая картинки из журналов, она неизменно спрашивала Андрея: "А в какой это стране?" Еще она любила разглядывать фото его жены и детей, приговаривая: "Как бы я хотела их увидеть!"