Владимир Усольцев

Гибель "Варяга"


Зал затихал. Покашливания становились всё реже, и скрип сидений постепенно сходил на нет. Дирижёр застыл в напряжённой стойке с поднятыми локтями, как восковая статуя, олицетворяя своей абсолютной неподвижностью абсолютную тишину, к которой он молча призывал зал. И зал послушно замер. Воцарилось ничем не нарушаемое безмолвие, в каком предвкушается чудо. Дирижёр удовлетворённо, чуть заметно, кивнул, прикрыл глаза веками, слегка подал голову назад и сделал лёгкое, почти неуловимое, движение кистью правой руки. И ожидаемое чудо свершилось. Негромкое слаженное звучание редкостной красоты, родившись из тишины, полилось по залу из группы сопрано: "Плещут холодные во-о-лны…". Возникло ощущение ленивого прибоя, накатывающегося на пологий песчаный берег в сумерках заката, когда поверхность моря на фоне мрачной черноты начинает переливаться блёстками.
"…Бьются о берег морской…", - накатилась новая волна постепенно усиливающихся фантастически красивых, кристально чистых высоких женских голосов. Зал уже полностью отдался очарованию звука. Блестящие глаза, неподвижные напряжённые лица… Дирижёр уверенно направляет зарождающуюся лавину звука, удерживая её мощь твёрдыми, едва заметными пассами левой руки. И звучание сопрановой группы, ещё очень сдержанное, только предвещает предстоящее буйство звука. Пока же зал убаюкивается лёгкой ритмической модуляцией чарующего звукового потока. Но не сладостное очарование райских кущ несёт с собой этот поток. В нём - щемящая тревога, и зал незамедлительно реагирует: восторг на лицах сменяется отчётливо видным тревожным волнением.

"Мечутся чайки над мо-о-рем…", - к звучанию присоединяется альтовая группа, тончайшим тёмным бархатом оттеняя бриллиантовый блеск сопрано. Лёгкий всплеск восхищения пролетает по залу. Альты влились совершенно естественно и слаженно, и женский хор зазвучал намного сочнее и тревожнее. "Крики их полны тоской", - аккорд едва заметно затихает, но сдержанным взмахом рук дирижёр бросает на берег новую волну. "Мечутся белые ча-ай-ки…, - женские голоса выстраиваются в щемящий минорный аккорд, из которого вырывается всплеск первых сопрано. -Что так встревожило их?!". Эхо тревоги повисает под сводами зала, и тут же следует ответ мужских голосов: "Чу!.. Загремели раска-а-ты взрывов далёких, глухих". Снова аккорд, в котором слышен тяжёлый рокот далёкой канонады, рождаемый басами.

Новая волна, в которой ощущается уже не лень усталого прибоя, а сила зарождающегося шторма: "Там среди шумного мо-о-ря…". И хоть удерживает дирижёр твёрдой левой рукой поток звука вблизи минимума, в сочном полноголосном аккорде ощущается огромная сила, которая ждёт только сигнала, чтобы обрушиться в зал сметающей всё на своём пути лавиной. И дирижёр постепенно-постепенно поворачивает левую ладонь кверху, расширяя проран для звукового потока. "…Вьётся андреевский стяг. Бьётся с неравною си-и-лой гордый красавец "Варяг"".

Напряжение в зале растёт. Звучание хора обрело зловещие краски кинжальной остроты теноров и рокочущих, как недалёкий водопад, басов. Звук нарастает, и в зале становится явственно ощутим шум беспощадного боя не на жизнь, а на смерть. "Сбита высокая ма-а-чта, броня пробита на нём, борется стойко кома-а-нда с морем, врагом и огнём". В этом месте хор звучит, казалось бы, в полную силу и во всей красоте восьмиголосного аккорда, и зал близок к катарсису. Это уже не сотни лиц, это единое существо, внимающее другому единому существу - хору. И над ними царит один человек - дирижёр.

Наш дирижёр - не чета иным. Его движения скупы, он держит все звуки в ладонях, лишь изредка помогая им короткими взмахами рук. Он раздаёт команды звукам не только руками, но и едва заметными движениями корпуса и подъёмом бровей. Он не мешает залу, как многие другие дирижёры, скачками у пульта и дровосечными замахами рук. Наш дирижёр, несомненно, чародей, умеющий породить чудо музыки и распорядиться им по своему усмотрению, так чтобы зал оказался полностью в его власти. И зал уже безоговорочно в его руках.

Но это ещё не всё. Начинается новое чудо, какого зал явно не ожидает. Мощная лава оставшихся в одиночестве басов выстреливает гаубичным залпом: "Мы пред врагом не спусти-и-ли…". Зал в трансе. Сейчас с ним можно делать всё, что угодно. "Славный андреевский стя-а-а-аг…". В ревущую на полную мощь лавину басов, как дамасский кинжал в масло, вклиниваются тенора, поднимающиеся с каждой нотой наверх. О, какие у нас тенора! Такой теноровой группы нет в целой стране. Наш хор сам по себе славен, и нет у нас слабых партий. Но наши тенора - это какое-то чудо. И вот наши кудесники со своим сказочным звуком начинают чудодейство. "Сами взорвали "Корейца"…", - постепенно, как по ступеням, сладкоголосые чародеи забираются наверх и звучат на фоне гудящих, как дальние бомбардировщики, басов, вдавливая зал в сиденья сладким ужасом. "На-ми…", - тенора неожиданно поднимаются ещё выше, не показывая ни малейшего затруднения, словно пение на таких высотах для них - обычное дело. "..По-топлен…", - и снова тенора уходят ещё дальше на совсем уже невообразимую высоту. Где-то глубоко внизу басы с трудом силятся выдержать свои предельные высоты и, хоть и трудное это дело, мужественно держат свои ноты, обеспечивая достаточно прочную опору для колдунов-теноров. "…Ва-ряг!", - кульминация произведения полна мужественного трагизма. Поэтому и доверена она только мужским голосам. Аккорд разрешается на "фортиссимо", а в зале начинается суетливое движение. Почти все женщины хватаются за свои сумочки, лихорадочно достают платочки и вытирают хлынувшие слёзы. Да что женщины!? И многие мужчины вынуждены смахивать набежавшие слезинки с уголков глаз. Наступает тишина, только эхо от кульминационного аккорда ещё отдаётся под потолком старинного зала.
Вот каким может быть хоровой звук!

Краткая пауза… Зал в оцепенении ждёт, что ещё ему уготовано после такой кульминации? "Миру всему переда-ай-те, чайки, печальную весть…", - снова кристальной чистоты сопрано обволакивают зал. Но это уже другой зал. То тут то там, раздаются сдержанные всхлипывания. На лицах - потрясение. "В битве врагу не сдали-и-ся, пали за русскую честь". В этом куплете - плач, и исполняется он только женскими голосами, и тем сильнее он потрясает слушателя. Зал скорбит по погибшим давным-давно морякам, подвиг которых воодушевил безвестного композитора на написание этой берущей за душу песни, мастерски обработанной для хора патриархом хоровой музыки Свешниковым. Восхищение этим подвигом заставляет по-особому звучать и наши молодые голоса.

"Плещут холодные во-о-лны, бьются о берег морской…", - уже весь хор траурно звучит на "пиано", постепенно переходя к "пианиссимо". "Чайки несутся в Россию, крики их полны тоской". Последний аккорд, опирающийся на мою октаву, нежно укутывающую зал мягким покрывалом, незаметно тает… Наступившая тишина внезапно взрывается шквалом аплодисментов, зал встаёт в экстазе. Теперь и нам приходится смахивать слезинки с уголков глаз. После "Гибели "Варяга"" - антракт. Чтобы петь дальше, надо сбросить чары этой трагической песни.

* * *
Почти тридцать пять лет прошло с тех пор, как я в последний раз спел "Гибель "Варяга"". Сегодня я вспомнил о нём, испытывая душевную боль. Заглянул во всезнающий интернет и обнаружил, что у этой народной песни есть свой поэт - Яков Репнинский, и у безвестного композитора было имя - Василий Беневский. Мы здорово пели когда-то, но только на "Варяге" зал приходил в такое состояние экстаза. Значит, дело было не только в нас, но и в поэте, и в композиторе, вложивших в свою песню душу.

20 ноября 2003 года.