Часть первая

Путями Колумба

Лето 1990 года.

Наконец-то, и я вкусил сладкие плоды перестройки. Тяжкая работа сразу в четырех кооперативах дала зримые результаты. Сполна выплачена квартира, прикуплена мебель, цветной телевизор и японский видеомагнитофон, одета и обута семья. На кухне сыто урчит новый холодильник, а под окнами поблескивает свежей краской автомашина Ока. Ну и что, что маленькая и всего два цилиндра? По сравнению с ее предшественником - ветхим Запорожцем 1972 года выпуска - очень даже комфортабельное средство передвижения. Да и спится ночью спокойней - кругом Жигули, а на этот, по меткому выражению одного моего друга - "пиджак на колесах" ни один вор не покусится. Трудно перечислить все, чем мне приходилось заниматься в эту пору. В уставах кооперативов это кратко, но смачно определялось как "и другие виды деятельности, не запрещенные законодательством".

После всех трат у меня еще осталась небольшая кучка денег, и я задумался, что бы с ними этакое сделать? Практичный сослуживец Гриша, в чьих жилах текла гремучая смесь еврейской и азербайджанской крови, убеждал:
"Надо ехать а Польшу. Я сделаю нам приглашения. Получим загранпаспорта в ОВИРЕ, и тогда во Внешторгбанке нам обменяют по бросовой цене рубли на 200 долларов. Прихватим свои кровные да еще кое-что здесь прикупим. В Польше загоним наш товар на рынке и на вырученные деньги закупим шмоток и парфюмерии. Здесь все распродадим. Выручка - минимум 200%."

Предложение было заманчивое, и в июне месяце мы записались на Ленинградском проспекте в очередь на обмен валюты. Именно там находилось единственное в Москве отделение Внешторгбанка, которое производило обмен валюты выезжающим за границу. Каждое воскресенье нам нужно было приезжать к восьми утра на Ленинградский проспект, находить в бурлящей толпе держателя нашего списка и отмечаться у него. По нашим прикидкам, это должно было занять около четырех месяцев, и Гриша пока что занялся добыванием гостевых приглашений из Польши.

Я же тем временем свыкался с этой, ранее совершенно непостижимой для меня мыслью о будущей поездке за границу. И свыкся до того, что в голову мне пришла еще более крамольная мысль: если я имею возможность выехать за границу, то почему бы мне поехать не в Польшу, а, скажем, в Америку, где в Калифорнии - в городе Пало Алто - проживают мои добрые друзья Саша и Лена? Надежды на то, что моя авантюра удастся, было мало, но я все же написал им письмо и вскоре получил приглашение, заверенное цветастой печатью американского нотариуса.

Очередь на обмен валюты потихоньку двигалась, я же тем временем подался в районный ОВИР для получения загранпаспорта.
ОВИР встретил меня чем? Правильно, очередью - небольшой такой, всего лишь на две недели. Отмечаться нужно было дважды в день - утром и вечером - ну да нам не привыкать. Добравшись в конце концов до заветного кабинета, я был принят пожилым майором с квадратным подбородком и добрыми, но усталыми глазами. Он быстро проглядел мои бумаги и поднял на меня далеко уже не добрые глаза.
- Ты куда собрался, в Америку? Что ты там забыл?
Мне почему-то явственно представилось, как его рука тянется к кнопке, и в кабинет входят два милиционера, затянутые в скрипучие кожаные портупеи. Но вместо этого он бросил мои бумаги в сторону и сухо проронил:
"Идите. Мы вас известим по почте."

Осень 1990 г.

Не прошло и месяца, а я уже впервые в жизни держал в руках и разглядывал "краснокожую паспортину", о которой прежде только читал в стихах Маяковского. Теперь бегом на Садовое кольцо к американскому посольству за визой.

Разбежался... Около входа стояла плотная толпа жаждущих попасть на "землю обетованную". Доброхоты сказали, что нужно с утреца записаться в очередь и ходить, отмечаться две недели. На следующее утро я уже попал в списки, которые вели двое небритых молодых людей, одетых в кожаные куртки и внешне сильно смахивающих на наемных киллеров. Сами они никуда не ехали, тем не менее усердно нас отмечали. Еще две недели беготни - и вот я уже совсем близко к заветной двери. Кожаные выстраивают нас в линейку, в последний раз проверяют наши номера и время от времени уходят куда-то за угол. Возвращаются они оттуда с весьма довольным видом, ведя за собой очередного "руссо туристо". Запихивают его в очередь и говорят: " Стой здесь, твой номер такой-то". Услуга эта, как я выяснил, стоила двадцать баксов. Я приблизительно прикинул их прибыль и понял, что, по сравнению с этим, киллерство - малодоходное занятие.

Добавилась новая проблема: как-то приехав на Ленинградский проспект, мы обнаружили, что неведомо куда исчез наш держатель списков на покупку валюты. Четыре месяца пошли коту под хвост, но Гриша и тут не подкачал. Он каким-то образом втерся в более ранний список, и мы, в конце концов, стали легальными обладателями зеленых бумажек, украшенных портретом американского президента.

Оставалась последняя проблема, но какая! - купить билет на самолет в Америку. Аэрофлот летал только в Нью-Йорк, но этот вариант сразу отпадал. У меня не было денег на дальнейший перелет в Калифорнию, да и в очередь за билетами народ записывался более чем за год. Был только один реальный путь в Калифорнию - это долететь Аэрофлотом до Мексики, а оттуда дешевой местной авиалинией до Сан Франциско.

Не имей сто рублей, а имей сто друзей. После интенсивного расспроса всех своих знакомых я добрался до вычислительного центра Аэрофлота, где к моей неописуемой радости обнаружился мощный, но неисправный персональный компьютер - IBM 286. С начальником ВЦ я заключил джентльменское соглашение: я ему ремонтирую бесплатно компьютер, а он пропихивает меня без очереди в кассы Аэрофлота.

Декабрь 1990 г.

Вот и все, даже не верится, что все хлопоты позади. 20 декабря лечу я в Мексику с двумя транзитными пересадками в Ирландии и на Кубе. Тоже неплохо - хоть краем глаза, да посмотрю еще две страны. Друзья прощаются со мной так, как будто провожают в последний путь. Все они уверены в том, что я обратно уже не вернусь. Доводы их просты и весомы:
- Ты знаешь кого-нибудь, кто бы по своей воле вернулся из Америки?
- Нет, не знаю.
- Вот то-то. И мы не знаем. Оттуда не возвращаются.

Аэровокзал Шереметьево в конце девяностого года представлял собой устрашающее зрелище. Наверное, именно так выглядели вокзалы в годы гражданской войны и разрухи - мятущиеся толпы, чемоданы, тюки, баулы, крики, детский плач. Сидеть негде - на грязном, заплеванном полу вповалку лежат люди. Но я этого не замечаю: во-первых, уже пригляделся, а во-вторых, я мыслями и душой устремляюсь туда - за будки пограничников, где, хотя и советская территория, но вроде бы уже и заграница. Стою в очереди к таможне и наблюдаю, как они шустро шмонают народ. Таможенникам ясно, что нет таких простаков, которые летят за границу, имея с собой только официально разрешенные к вывозу двести долларов. Но всех перетрясти им не по силам, и они делают это выборочно. Вот за три человека до меня они заставляют вывернуть все карманы прилично одетого молодого человека. Тот с легким недоумением на лице демонстрирует, что у него нет ничего криминального, но таможенник с изяществом профессионального воришки запускает два пальца в нагрудный карман его пиджака и вытаскивает тонкую пачку вдвое сложенных бумажек, знакомого мне зеленого цвета. Молодого человека куда-то уводят. Так, этот похоже уже отлетался. Я чувствую себя немного увереннее, - мои доллары зашиты в швах толстенной кожаной сумки. Таможню прохожу без проблем и, наконец приближаюсь к заветной черте, которая строго и торжественно называется "Государственная Граница СССР".

Мысленно я вижу тысячи километров контрольно-следовой полосы, опутанной колючей проволокой в три ряда, полосатые столбы и бревенчатые сторожевые вышки, минные растяжки и карацупов в белых халатах, бредущих с серыми овчарками в ночи через пургу, - все это было сделано только для того, чтобы вот такой хмырь, как я, никогда в жизни не возымел намерения высунуть свой нос оттуда, где "так вольно дышит человек".

Итак, последняя черта преодолена - теоретически я уже заграницей, но такового чувства у меня почему-то пока еще нет. Впечатление, что я зашел в валютный магазин "Березка". Нет, это не то, настоящая заграница еще впереди. Четырехчасовая задержка рейса кажется мелким пустяком - главное, что я, в конце концов, вижу, как под крылом наклонившегося самолета плавно уплывает вдаль сначала Шереметьево, потом Москва, а затем и весь великий и могучий Советский Союз.

Первая посадка в аэропорту Шеннон в Ирландии. Только здесь я по- настоящему ощутил себя за границей. Еще на подлете я увидел около здания аэропорта гигантского, размером с трехэтажный дом, Деда Мороза. Подсвеченный прожекторами, он медленно махал рукой, приветствуя нас. Внутри аэровокзала непривычно чисто и пусто. На полу ковровое покрытие, откуда-то льется тихая музыка, вдоль стен мягкие диваны. Вываливающуюся из самолета полудикую и ошалелую толпу, почти поголовно одетую в черные кожаные куртки, приветствует улыбающийся персонал. Даже в туалете стерильная чистота и запах, как в цветочной оранжерее. Несколько человек достают заначенную валюту и пьют в баре ирландское пиво. Остальные сбились в кучку в углу зала ожидания. Час стоянки в аэропорту прошел быстро, и вот мы уже летим на Кубу. Внизу в иллюминаторе лазурный океан, и мне даже посчастливилось увидеть стайку китов. Романтика!

Посадка на острове свободы. И это видно невооруженным глазом. Пока самолет катится по посадочной полосе, я замечаю в стороне здоровущий плакат - СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ! Да, это не дедушка Мороз из Ирландии - здесь явно живут серьезные люди. Еще одно сильное впечатление - я опять уже не за границей. По краю поля стоят ЗИЛовские грузовики и ЛИАЗовские автобусы, тут и там валяются ржавые железные бочки. Маленькое здание аэропорта обстроено заляпанными известкой строительными лесами, на которых лежат и покуривают рабочие.

В Гаване у нас часовая стоянка, во время которой происходит смена экипажа. Я все еще нахожусь в некоторой расслабленности и оставляю свою сумку в самолете, в результате чего лишаюсь флакона французских духов, который вез в подарок американским друзьям. В маленьком зале ожидания - ряды железных кресел, облицованных пластиком, наподобие тех, что были в московских трамваях. В углу прилавок, где за доллары можно купить ром, сигары и засушенные головы черепах и крокодильчиков, закрепленных на полированных дощечках. Никто этим не интересуется, да и толстая тетя за прилавком смотрит на нас, как на пустое место. Ей-то что? Зарплата и так идет.

В грязноватом туалете по углам окурки, но главное - это ни с чем не сравнимый запах. Мне приходит в голову крамольная мысль, что общественный строй в стране каким-то непостижимым, мистическим образом связан с состоянием сортиров. Чем черт не шутит - может, это и есть запах социализма?

Следующая и последняя посадка - город Мехико. Пограничный контроль и таможню проскакиваю сходу, вернее таможни, как таковой, нет, а есть ворота, и над ними что-то вроде светофора с красным и зеленым огнями. Если загорается зеленый, то можно проходить без досмотра, если красный - то, пожалуйста, на досмотр. Пока что никого не остановили. Одинокий таможенник предлагает нажать на кнопку - я нажимаю и загорается зеленый. Чудны дела твои, Господи! - приехала куча народу из коммунистической страны, и никому нет дела до того, что они везут. Уворачиваясь от таксистов, прохожу к стойке местной авиакомпании Mexicana и покупаю билет до Сан Франциско. До вылета еще два часа и я выхожу на улицу подышать. Сажусь на скамейку и начинаю анализировать свои ощущения.

Первое ощущение - полная, почти безграничная свобода. Вот, наконец-то, я за границей, а в кармане паспорт с транзитной мексиканской визой. По ней я могу находиться в Мексике аж десять дней и, если захочу, поехать в этой стране куда угодно, нигде не регистрируясь и не вставая на учет. А впереди Америка, где я могу жить гораздо дольше и опять же никому не давая отчет, о том, кто я, что я, куда и зачем еду.

В России у меня всегда было сильное ощущение, что я в некотором роде марионетка. Ко мне тянулись невидимые, но прочнейшие нити - военкомат, паспортный стол, профком, завком и еще чертова туча государственных учреждений, включая милицию и КГБ. Я мог сколько угодно воображать себя свободным человеком, но в глубине души мне было ясно, что, если с достаточной силой потянуть любую из них, то не составит большого труда доставить меня пред светлые очи начальства. Но, с другой стороны, я ведь тоже мог дергать за них, добиваясь какой-либо защиты в трудных обстоятельствах.

Теперь я свободен - все нити обрезаны. Но в душе чувство тревоги и неуверенности в себе. Так, наверное, чувствует себя зверь, родившийся в зоопарке и проведший всю свою жизнь в клетке или даже в довольно свободной вольере, когда его выпускают на свободу. Впереди поле, река и лес - там все красиво и чудесно, а позади клетка, пусть ржавая и тесная, но ведь обжитая же! Мисочка с какой-никакой едой в одном углу и теплая лежанка в другом. А в лесу еды, хоть и изобилие, но неясно, как ее добывать, да и волки, говорят, могут сожрать.

Скоро начнется посадка на обратный рейс из Мехико в Москву. Еще не поздно побежать в Аэрофлот и сказать, мол, передумал я, ну их нафиг, лечу обратно этим же рейсом. Гоню от себя эти мысли. Мне то что? Я ведь не эмигрант, а гость, в Сан Франциско друзья встретят - накормят, напоят и спать положат. Нет уж, пора своими глазами увидеть "за морем житье ль не худо, и какое в мире чудо? "

Посадка в мексиканский самолет, как в автобус, - за двадцать минут до вылета. Формальностей ноль, таможни я вообще не заметил. Да и народ одет "по-автобусному". Пассажиры рядом со мной оказалась русскими. Живут они в Сан Франциско, а в Мексику прилетели на недельку, взяв часть своего отпуска. Девушка одета обычно - джинсы и футболка, а вот на парне задрипанные шорты и мятая майка на три размера больше. Такое впечатление, что эту майку долго жевала корова и потом выплюнула, а он ее подобрал и надел. В Москве в таком виде можно было выбежать на улицу на минутку, чтобы вынести помойное ведро. Но чтобы в самолет, да еще на международный рейс?

Внизу проплывает Мехико - дома и улицы с трудом различимы сквозь сплошное облако смога. Столица Мексики расположена в долине среди гор и закрыта ими от ветров. Пока летим, расспрашиваю попутчиков о жизни в Америке. Вот и первый сюрприз - оказывается, что вода у побережья Калифорнии такая холодная, что купаться можно только в гидрокостюмах. Желающие же поплескаться в теплом океане ездят в Мексику и на Гавайи. С удивлением смотрю на не закрывающуюся дверь в пилотскую кабину. Стюардессы шастают туда-сюда - приносят пилотам кофе и напитки. Нет, это точно не самолет, а какой-то автобус.

В Сан-Франциско прилетаем поздно ночью. Заходя на посадку, наш самолет делает вираж над знаменитой Силиконовой Долиной. Зрелище красивейшее - внизу дрожит и переливается сплошное море золотых огней. С окружающих гор в долину спускаются движущиеся цепочки таких же огней. Это дороги с едущими по ним машинами. Если немного напрячь воображение, то можно представить, что вся долина заполнена мерцающим золотом, а со всех сторон в нее впадают золотые реки. Хотя, если превратить все деньги и богатства, находящиеся там внизу, в золотые монеты, то их, наверное, бы хватило, чтобы засыпать долину.

Друзья везут меня из аэропорта в Пало Алто по широченному хайвэю номер 101. Саша объясняет, что застройка в долине такая плотная, что граница между городами отсутствует напрочь. Одна сторона улицы - один город, другая - другой. Богатые же люди предпочитают жить на просторе - в предгорьях.

Первые две недели уходят на осмотр окрестных достопримечательностей. На свежий глаз замечается масса деталей, на которые потом перестаешь обращать внимание: аккуратные домики - все, даже самые дорогие - выстроены из дерева; идеально стриженые лужайки, полное отсутствие мусора - нигде не видно даже брошенного окурка. Множество людей гуляют с собаками, и ни одна не гавкнет на прохожего или велосипедиста. Не гавкают даже друг на друга! Все отходы за ними аккуратно подбираются хозяевами в пластиковый мешочек. И, конечно же, цветы. Некоторые дома буквально утопают в цветах. И это конец декабря! Возле домов, прямо около тротуаров, часто можно видеть апельсиновые и мандариновые деревья, увешенные оранжевами плодами. Протяни руку и сорви! Ан нет, висят себе и, как мне объяснили, выполняют чисто декоративную роль.

Тротуары около переходов снабжены пологими съездами для инвалидных колясок, а магазины снабжены въездами для них. Да что там бордюры! Рейсовые автобусы снабжены специальными платформами для подъема инвалида в коляске. С самого начала мне бросилось в глаза, что в Америке очень много инвалидов - они ездят по улицам на электроколясках, заезжают в магазины, учреждения, кафе и кинотеатры. Потом я понял, что инвалидов в Америке не больше, чем в России. Просто они не вынуждены сидеть дома в заточении, и ничто им не мешает свободно передвигаться и чувствовать себя полноценными людьми.

Когда-то я прочитал, что лучшим индикатором духовного развития общества является отношение к инвалидам. Почему именно к инвалидам? Да потому, что их мало, у них нет ни политических, ни финансовых рычагов давления на правительство, чтобы получить какие-либо льготы. Они имеют только то, что общество им добровольно дает.

Вспомнился мой приятель Саша Пылаев, совсем еще не старый человек, инвалид первой группы, много лет проживший в одиночном заточении в своей однокомнатной квартире на окраине Москвы. Махонькая комната на первом этаже располагалась так хитро, что солнце в окно можно было видеть только 20 минут рано утром, в остальное же время там была полутьма. Днем, при свете невыключающейся электрической лампочки, Саша сидел за столом и собирал из деталей электрические патроны и розетки, доставляющиеся ему на дом какой-то артелью инвалидов. Зато вечерами отводил душу - из подаренных мной радиодеталей собирал УКВ приемник, чтобы как-то расширить свой тесный мирок и слушать переговоры радиолюбителей.

Саша не мог ходить даже на костылях и передвигался только в инвалидной коляске. Между ним и остальным миром была непреодолимая преграда - три ступеньки подъезда. Страна строила ракеты, поворачивала северные реки, помогала братским народам, заботилась о гармоническом воспитании строителей коммунизма, а вот до своих инвалидов руки почему-то не доходили.

Несколько раз его друзья делали из досок деревянный съезд по ступенькам подъезда и металлический поручень, чтобы он мог съезжать на улицу и подниматься обратно, но каждый раз эта конструкция безжалостно выламывалась его соседями по дому.
Как-то я привел к нему в гости заезжего американца, который выразил желание посмотреть, как живут инвалиды в Советском Союзе. Мне не забыть его реакцию - он все время повторял:
- Это невозможно, этого не может быть!
Причину его удивления я понял, только попав в Америку.
(Примечание: Саша Пылаев умер в своей квартирке в 2001 году, так толком и не увидев дневного света)

Январь 1991 г.

Я пытаюсь совершенствовать английский язык в разговорах с американцами. Заметил интересную закономерность - разговоры ведутся в основном на одни и те же темы. Выглядит это примерно так:
- О! Вы из России! Как это интересно. Я знаю русские слова perestroika и glasnost. (Более пожилые добавляют Sputnik). Я так люблю Горбачева! А вы?
- Знаете, я не люблю Горбачева.
Собеседник застывает в недоумении - он явно хотел польстить мне этим вопросом.
- У меня есть веские причины не любить лидера коммунистической партии.
Он немного смущается, но продолжает дальше:
- Скажите, а правда, что русские пьют водку, ничем ее не разбавляя?
- Правда.
- Ничем-ничем, даже без тоника?
- Даже без тоника!
Я делаю мысленное усилие, пытаясь представить себе, какова будет на вкус водка подмосковного, кашинского разлива, разбавленная тоником, но не могу.
И последний стандартный вопрос:
- Вам нравится Америка?
- Очень нравится.
- Вы здесь попытаетесь остаться?
- Нет, я вернусь в Россию.
Тут уже очередь собеседника делать мысленное усилие, пытаясь представить, как человек, разбирающийся в компьютерах, может добровольно вернуться из Америки в Россию.

В один из дней мы с Леной проходим мимо ангарообразного здания, над входом в который красуется вывеска "Ремонт компьютеров". Лена предлагает зайти внутрь и поглядеть, что это такое.
Впоследствии я часто вспоминал этот момент - странно, но тогда у меня не возникло никаких предчувствий. В небольшом холле нас встречает благообразного вида пожилой джентльмен в костюме и галстуке, что для Калифорнии довольно необычно. Лена представляет ему меня, как компьютерщика, только что приехавшего из России. Он в свою очередь представляется как президент компании и владелец этого бизнеса. Хозяин приглашает меня пройти внутрь и посмотреть, как они работают. В большом помещении расставлены рядами столы, на которых стоят разнообразные принтеры, видеодисплеи и некоторое количество персоналок. Проходим вдоль столов - хозяин объясняет, чем занимается бизнес, а попутно демонстрирует производственный процесс. На одном из столов стоит непонятный прибор с щупами, напоминающий осциллограф. Спрашиваю, что это такое? Хозяин говорит, что этот прибор куплен всего две недели назад и с помощью его можно определять неисправные электронные компоненты не выпаивая их из платы. Он включает прибор, и я вижу на экране нечто знакомое.
- Так это же фигуры Лиссажу!
Хозяин смотрит на меня с уважением и предлагает пройти к нему в офис. Рассказываю ему о своей работе в России. Находится много общих тем для разговора: он в свое время обслуживал IBM370 и PDP11/70, я же - их российские аналоги. Хозяин представляет меня своей жене, сухонькой женщине предпенсионного возраста, и приглашает почаще к ним заглядывать.

Через пару дней утром просыпаюсь от того, что Лена тихонько трясет меня за плечо.
- Женя, ты только не волнуйся. Сейчас по телевизору объявили, что в России денежная реформа. Скажи, у тебя много там осталось денег в 50 и 100 рублевых бумажках?
По местному каналу транслируют программу "Время". Премьер Рыжков на пару с розовым и упитанным Валентином Павловым несут бредятину о том, что мафия скопила громадные суммы наличных в этих купюрах и посему их (не мафию, а купюры) нужно изъять из обращения. Невразумительные речи их густо унавожены рассуждениями о благе советского человека.
Боже мой, как я устал от этих специалистов по удалению больного зуба через задний проход!

После обеда прихожу в компьютерный амбар. На меня набрасываются хозяин с хозяйкой и пара случившихся клиентов.
- Gene, ты не мог бы нам объяснить, в чем суть денежной реформы в России?
- Ну, это очень просто. Там больше не будут принимать 50 и 100 рублевые банкноты.
- Как это не будут? Совсем нигде, даже в магазинах?
- Даже в магазинах.
- Тогда их нужно отнести и банк.
- И банк не примет.
- Нет, их нужно отнести не в простой банк, а в государственный.
- А у нас других банков и нет. Именно он-то и отдал это распоряжение.
Около минуты наблюдаю нечто, напоминающее заключительную сцену "Ревизора".
- Нет, тут что-то не так. Объясни еще раз. Вот вы с женой имеете эти деньги?
- Имеем.
- Они не фальшивые?
- Нет.
- И вы их честно заработали?
- Еще как честно. Это моя зарплата.
- И у вас теперь их никто не возьмет?
- Никто.
Еще раз сцена из "Ревизора".
- Ну, знаешь, у нас бы в такой ситуации правительство и часа бы не продержалось...
Хорошо бы им процитировать Тютчева: "Умом Россию не объять, аршином общим не измерить", но, увы, английский мой не настолько силен.

Я посещаю компьютерный бизнес почти каждый день. Удивительная вещь - здесь никто, кроме хозяина, не умеет обращаться с осциллографом и читать принципиальные схемы. Весь ремонт сводится к тому, что из плат выпаиваются явно погоревшие, то есть обугленные компоненты и меняются микросхемы, стоящие в панельках. Если это не помогает, то плата до лучших времен отправляется к коробку, а в дело идет новая, купленная у производителя. Таких коробок на стеллажах стоит довольно много. Я провел пару часов, разбираясь с новым пробником и теперь с помощью его и осциллографа лихо расправляюсь с "безнадежными" платами.

Всех приходящих знакомых и постоянных клиентов хозяева непременно затаскивают внутрь, чтобы продемонстрировать им "русское чудо". С одной стороны мне это льстит, с другой стороны - я чувствую себя кем-то вроде говорящей обезьяны. Однажды, придя к ним во внеурочное время, я застал любопытную картину: самый смышленый из техников, выходец из Сирии, перед тем, как выпаять сгоревшее сопротивление, с умным видом дотрагивался щупом до его выводов и наблюдал, как меняется картинка на экране осциллографа. Самое пикантное заключалось в том, что ремонтируемая плата была полностью обесточена. Я не стал его разочаровывать, но после этого ассоциации с обезьяной у меня уже больше не возникали.

По ходу дела посещаю окрестные достопримечательности и даже добираюсь до Сан Франциско. Зимой в этом городе почти всегда стоит хорошая погода. Разноцветные одно - и двухэтажные домики, стоящие вплотную друг к другу, начинаются от океана и сплошным ковром покрывают холмы и долины вплоть до залива. Хожу по этому городу наугад - куда глаза глядят и ноги выведут. Разглядываю американских бездомных, о которых столь много и любовно писала газета "Правда". Сидят они себе на солнышке, поставив пред собой жестянку для подаяний и, похоже, довольны жизнью. Одеты далеко не в лохмотья, и вид у них совсем не истощенный. Некоторые держат на поводке собак и кошек - им, вроде бы, подают побольше. Есть и юмористы: у одного на картонке вместо стандартного "Помогите голодному и бездомному", написано "One more day in paradise" ("Еще один день а раю"), у другого - "К чему лукавить? Мне нужны деньги на пиво". Этим сыплют еще щедрее.

Забираюсь на самую высокую точку Сан Франциско - Telegraph Hill.
Стою и гляжу на этот чудесный город, пытаясь вобрать и сохранить эту картину в памяти. В голову приходят строчки:
Жить на вершине голой,
Писать простые сонеты...
И брать от людей из дола
Хлеб, вино и котлеты.
Неплохая идея. Но не для меня...

Февраль 1991 г.

Пора собираться домой. Набиваю сумки купленной на распродажах обувью и одеждой. И самое главное - нитки! Не забыть привезти друзьям и знакомым хотя бы по катушке: в Москве это - страшный дефицит. Хозяин компьютерного бизнеса разрешил мне взять столько неисправных плат, сколько душа пожелает. Я набил две коробки компьютерными платами, контроллерами и дисководами. Чувствую себя как Алладин, нашедший пещеру с сокровищами. Если все это починить, то можно собрать две-три персоналки и еще много чего останется. А еще - они пригласили меня к себе домой на ужин.

Теплым вечером сидем мы на заднем дворе их дома. Прямо над головой качаются оранжевые шары апельсинов, а сквозь листву просвечивают крупные, калифорнийские звезды.
Я гляжу на спелые бананы, лежащие горкой на столе и переношусь мыслями и воспоминаниями туда, где "ходит дворник, и мерзлый февраль колет ломом на мелкие части".

В те редкие дни, когда удавалось купить маленькую связочку бананов ("Больше килограмма в руки не отпускаем!"), я нес их домой, наверное, с такой же гордостью, с какой первобытный охотник тащил ногу свежедобытого мамонта. Дома я отламывал два банана и давал их прыгающим от радости детям. Они их шустро съедали и, вопросительно глянув на нас, - "Нет, нет. Хватит на сегодня" - острыми зубками начинали обгрызать белую мякоть с внутренней стороны шкурки. Мы с женой грустно переглядывались и отламывали им еще по штучке.

Хозяин жарил на решетке гриля мясо, текло пиво и неторопливые разговоры о жизни в Америке и России. Под конец хозяин сказал, что, если я когда- нибудь решусь искать работу в Америке, то он рад будет принять меня.

Обратный путь в Россию показался короче. Сан-Франциско - Мехико - Гавана, последний кусочек заграницы - Шеннон, и вот опять Шереметьево. В Гаване было +30 жары, в Шереметьево -30 мороза. Наш самолет мягко коснулся посадочной полосы, прокатился, развернулся и подъехал к зданию аэровокзала. Пассажиры-иностранцы захлопали в ладоши, встали и потянулись к выходу. Но не тут то было: двери самолета не открывались десять минут, двадцать, тридцать... До этого радостно хлопавшие пассажиры стали выражать свое недоумение и возмущение. Стюардессы, вдруг, как по команде, переставшие нам улыбаться, буркали: "Сидите, вам скажут, когда выходить!". Из самолета нас выпустили только через час. Все это время команда самолета хранила полное молчание - никаких обьявлений о том, что случилось, так и не последовало.

Неплохой урок для иностранцев, меня же все это как-то не волнует. Вышли из самолета - прямо в коридоре стоят пограничники и еще какие-то неведомые люди в военной униформе. Сразу же бросается в глаза выражение их лиц - суровое и свинцово-непроницаемое. Такое впечатление, что у них вчера умер кто-то из близких. Выходящие американцы по привычке им улыбаются и приветливо кивают: "Hi". Никакой ответной реакции.

Никто у них не умер, подумалось мне, они же обычные тюремщики, выпустили меня погулять на волю, а теперь принимают обратно - с чего им радоваться? Чудесное ощущение внутренней свободы, не покидавшее меня в поездке, растаяло как дым. Я еще не прошел таможню, но ко мне уже вернулось чувство, что я опять в центре паутины и ко мне тянутся все те же невидимые нити в советские, партийные и прочие учреждения, до которых мне нет никакого дела, но которым всегда есть дело до меня.
Выпутаюсь ли я когда-нибудь из нее?

--- Продолжение ---