Заражение коммунизмом

Я был рад призыву в армию хотя бы из-за перемены обстановки. Попав в небольшую роту, я оказался самым грамотным человеком среди молодого пополнения. Из-за этого меня задержали в роте, хотя я имел основания идти в роту одногодков.
Мне с трудом удалось вырваться из канцелярии, куда меня сперва посадили в качестве переписчика. Но, будучи в строю, я все же получил нагрузку - писать стенную газету, рисовать к ней заголовки и карикатуры, а также обучать грамоте неграмотных красноармейцев. Будучи весьма дисциплинированным служакой, я аккуратно исполнял свои нагрузки и исправно нес строевую службу.
К командному составу я относился скрыто-настороженно, как к людям, служащим враждебной власти. Однако среди командиров были довольно милые и симпатичные люди, в особенности один беспартийный командир взвода. Очень симпатичным оказался политрук роты, всегда веселый, улыбавшийся и , казалось, проявлявший большую заботу и попечение о красноармейцах. Оба эти лица невольно располагали к себе. Кроме того, ко мне они относились весьма предупредительно и дружелюбно, и в, конце концов, я сдружился с ними.
Хотя я слушал политчас с внутренним предубеждением, но, как капля, долбящая камень, эта ежедневная порция политграмоты, к тому же преподносившаяся таким симпатичным человеком, каким был политрук, заставила меня призадуматься над некоторыми вопросами, вызвав таким образом незначительные пока сомнения в моих антисоветских взглядах, хотя я и очень упорно держался последних. Признаться, я почти ничего не знал о большевистской программе и судил о ней преимущественно по той жестокости, с которой большевики расправлялись со своими противниками, по грабежу и по продразверстке, каковая давно уже была отменена.
На задаваемые мною в частных беседах вопросы политрук, как мог, отвечал и сказал, что мне полезно будет вместе с ним побывать на политзанятиях, проводимых с командным и политическим составом комиссаром полка специальными лекторами из политотдела дивизии. Я стал посещать эти занятия и читать политическую литературу по заинтересовавшим меня вопросам.
Из лекций, книг и частных бесед я все больше и больше делал для себя открытий. Так, я открыл вдруг, что большевики борются за "справедливость", за "равенство", за "свободу", за "благо всего народа" и человечества. В большевистских науках с большой логичностью и последовательностью было "доказано", что капитализм ведет человечество к величайшим страданиям и полному порабощению. Большевики же несут "спасение" всему миру. Они построят подлинный коммунистический "рай" на земле, где каждый будет делать что умеет, но зато будет получать все, что ему надо.Этого "рая", естественно, можно достичь лишь жестокой борьбой, свергнув иго мирового капитала, к каковому свержению деятельно готовится весь мировой пролетариат, руководимый Коминтерном.
Я решительно не имел оснований оспаривать все это . Да и от кого я мог услышать разумную и глубокую критику или же узнать о положении заграницей и о существующих там замыслах?
Я начинал всерьез верить в благие намерения большевиков. Что касается их практической политики, проводившейся при НЭПе, то в ней, казалось, тоже не было ничего для меня отталкивающего. Таким образом, лишившись веры в Бога, потеряв надежду на свержение большевиков, оказавшись на распутье без цели и смысла в жизни, попав в такой большевистский котел, как армия, и невольно установив личный контакт с отдельными людьми большевистского лагеря, я усомнился сперва в своих антисоветских взглядах, а затем постепенно, будучи "просвещаем" коммунистическими "науками", примирился с большевизмом, а потом шаг за шагом стал воспринимать его идеи, пока окончательно не перешел на его платформу, приобретя, как мне казалось, цель в жизни, поверив, что он принесет человечеству справедливость и окончательное избавление от страданий, так часто терзавших мою душу.

Никто и ничто этому моему "перевариванию", этой переделке, этому "просвещению" не противодействовал. Несомненно, что этим путем шло большинство красноармейцев, кроме тех, которые оставались верными Богу, или же были сильно ущемлены Советами.
Я читал все больше и больше большевистской литературы и на занятиях состязался с партийцами, закончившими коммунистический университет, удостаиваясь похвалы комиссара, что меня подкупало. Оформляемая мной газета заняла одно из первых мест на смотре стенных газет полка, и я получил новую нагрузку по работе в полковой редакции, для каковой цели меня иногда даже освобождали от строевых занятий.

Перед Пасхой при Доме Красной Армии был открыт двухнедельный антирелигиозный семинар, куда требовалось послать нескольких человек из каждой роты. Я также попал на этот семинар и, разумеется, был очень доволен, получая возможность "научно" вооружиться против Бога. Полученную мною душерастлевающую "науку" я с большим усердием применял для "просвещения" "заблудших" красноармейцев. Впоследствии я также посещал антирелигиозные семинары и помогал политруку и партийной ячейке в их антирелигиозной работе…

За два года я так усвоил коммунистическое учение и оно так мне понравилось, что, казалось, я и родился коммунистом. Коммунистический демон окончательно прельстил меня, дабы погубить. Мне не раз предлагали подавать заявление в партию, но я воздерживался. Мне очень не нравилось, что коммунист, как бы он ни был невежественен, весьма кичился своей партийной принадлежностью, и командно-политический состав рассматривал его, как существо высшей породы.
Это раздражало всех красноармейцев и они об одном из таких коммунистов говорили:
- Хоть у Хробака нет ума, зато есть партбилет.
Кроме того, и это главное, видя, как придираются к прошлому каждого человека при приеме в партию, я не хотел подвергать себя риску, поскольку мое прошлое отношение к Советской власти никак не могло быть прощено мне. Спокойней было оставаться вне партии.

Демобилизовавшись, я поступил в педагогический институт.
Большинство преподаваемых предметов являлись большевистскими "науками", как, например, диалектический и исторический материализм, история ВКП(б), политическая экономия, история классовой борьбы и другие. Узко специальные дисциплины, как, например, педагогика, были также насквозь проникнуты классовым содержанием.
Это обучение большевизму шло из месяца в месяц и из года в год. Недостаточно "классово выдержанные" учебники и прочие пособия, как то: разные журналы, альбомы, диаграммы, составленные несколько лет тому назад, нещадно изгонялись, как антибольшевистские. Приходилось пользоваться почти исключительно первоисточниками, т.е. Марксом-Энгельсом-Лениным-Сталиным. Были забракованы почти все учебники по истории ВКП(б), которые, якобы, фальсифицировали историю партии.
Конечно, тогда мало кто из студентов понимал, что "фальсификация" заключалась в том, что Сталину отводилось там приблизительно столько места, сколько он его занимал в действительности.
Нечего было и думать оспаривать что-либо из того, что говорили преподаватели, которых также порядком почистили и продолжали чистить. Можно было нечаянно попасть в "троцкисты" и вылететь из института. Главный контроль за идеологической выдержанностью преподавания всех наук лежал на парторганизации и, следовательно ,на коммунистах-студентах. Иногда все студенты включались в борьбу с троцкистами.
Так, в революционные праздники перед выводом на демонстрацию, нас инструктировали, чтобы в случае появления лиц, разбрасывающих листовки, немедленно хватать, как листовки, так и этих людей. Мы, как студенты идеологического ВУЗА, обязаны были это делать, в противном случае нам не могли доверить воспитание молодого поколения. Однако скоро такая роскошь, как разбрасывание листовок или вывешивание портретов вождей внутрипартийной оппозиции, была исключена.
Я все глубже и глубже проникался духом коммунистического учения и вполне воспринял проповедываемый им идеал земного рая, построенного без Бога. Правда, в глубине души мне трудно было примириться с тем, что этот "рай" должен будет строиться посредством жестокой борьбы и принесения многих жертв. Но у меня привилось сознание необходимости и неизбежности этих жертв во имя достижения "добра" и "справедливости".
Прежние представления были перевернуты вверх ногами. Короче говоря, я "убедился", что без страданий и гибели определенного количества людей, нельзя будет достичь "великой цели", каковой является коммунизм. Это объяснялось неизбежным сопротивлением строительству коммунизма. Причем, это сопротивление со стороны одних людей могло являться сознательным, со стороны же других - несознательным. В конечном счете дело сводилось к тому, что "цель оправдывает средства", и что "все средства хороши для построения коммунизма".
Если меня порою все же начинало слегка мутить при мысли о жертвах, то я старался попросту не думать о них, а тешил себя представлением о готовом "рае". Кроме того, я говорил себе: "Если понадобится во имя счастья будущих поколений принести и себя в жертву, так я готов на это. Почему же меня должно пугать принесение в жертву других людей?"

Таким образом, переродившись и восприняв большевистское учение, я стал открыто исповедовать зло, подавляя иногда звучавший голос совести. Отныне для меня такое страшное зло, как убийство, должно было становиться "добром", если оно совершалось во имя коммунизма. Помощь же страждущему врагу коммунизма должна была являться "злом", по крайней мере, так получалось теоретически.
Уверовав в коммунизм, я, естественно, уверовал и в его пророков и апостолов. Когда-то смертельно ненавидимый мною Ленин, постепенно превратился в моем представлении в пророка и мученика. Само собой понятно, что я тогда поверил в их непогрешимость, честность и бескорыстность и представлял их себе такими, какими их описывали в биографиях…

У меня были близкие друзья ,и мы, бывало, на досуге строим воздушные замки будущего земного рая, а также толкуем о тех путях, которыми каждый из нас собирается идти в жизни.

Мой ближайший друг С. был женат. Его жена иногда приходила в институт с маленьким мальчиком. С. очень гордился своей семьей , своей взаимной верностью и любовью с женой. О сынке же он говорил без перестану.
В нашей компании часто разгорались жестокие споры по вопросам взаимоотношения полов. С. был сторонником устойчивых браков. Я же, наоборот, считал, что брак не может долго оставаться счастливым ввиду того, что чувство любви быстро пройдет, жена "приестся" и это лишь приведет к трагедии. Поэтому, на мой взгляд, лучше всего было не жениться и оставаться последователем "свободной" любви. Я ссылался на собственный опыт. Я даже в самых лучших девушках, с которыми мне приходилось водить знакомство, раньше или позже разочаровывался. Как бы ни понравилась вначале мне девушка, но со временем она неизбежно переставала нравиться и делалась безразличной. Поэтому я и считал, что счастливый сперва брак принесет впоследствии лишь горькое разочарование. На это С. замечал мне, что я попросту не встречал еще в своей жизни такой девушки, к которой мои чувства никогда не могли бы угаснуть.

С. оказался прав.
Я познакомился с девушкой, учившейся в другом учебном заведении. Чем больше я с нею встречался, тем сильнее мы привязывались друг к другу. Когда был окончательно решен вопрос о женитьбе, она начала знакомить меня с письмами, получаемыми ею от одного студента нашего института, в которых он изливал свою безумную любовь к ней, говорил, что без нее он жить не в силах, и грозил самоубийством. Мне было очень жаль этого юношу. От нее я узнал, что он уже три года писал такие письма, и никакие ее отказы во взаимности не помогали. Кроме того, он из своих скудных средств очень часто присылал ей разные подарки. Узнав, что мы должны пожениться, он в своих письмах пытался, как можно, компрометировать меня.
Это привело к тому, что моя будущая жена встретилась с ним и, сказав, что, оскорбляя меня, он оскорбляет ее, предупредила, что отныне получаемые от него письма будут отправляться в печку без прочтения, что впоследствии и делалось.
Когда мы поженились , С. просто торжествовал. Мой былой взгляд на брак потерпел полное поражение. Все мои мечты о карьере, о создании материального благополучия померкли по сравнению с тем, что принесла мне жена. Мое семейное счастье сочеталось для меня с общественным идеалом, долженствующим установить на земле полную гармонию социальной справедливости, всеобщего братства и равенства, когда уже не будет ни борьбы, ни ненависти, а восторжествует всеобщая любовь и доверие.
Семейное счастье облагораживало мой характер, любовь невольно усиливала чуткость и сострадательность к людям. Я как-то видел все в новом свете. Все казалось иным: интересней, приятней, милее. Даже люди, к которым я питал почему-либо неприязнь, как бы преобразились и стали совсем другими...

С началом 1929 года резко ухудшилось питание в нашей столовой. И вообще наступили какие-то затруднения и с продовольствием, и с промышленными товарами. Плавая в талмудических премудростях коммунистических наук, я не имел понятия о том, что делается большевиками на практике. Да и ни от кого в институте я не слышал тогда, что затруднения вызваны начавшейся I-й пятилеткой и наступлением на "капиталистические элементы города и села". Все мы верили докладам и лекциям, объяснявшим затруднения какими-то "кознями" каких-то "классовых врагов", хотя объяснения эти мало помогали студенческим желудкам, и питание становилось все хуже и хуже.
Весной проводилась чистка парторганизации института. Коммунисты были охвачены большим страхом. Выгоняли не только пробравшихся в партию "кулаков", "нэпманов" и других "чуждых", но даже за одно сказанное слово, хотя бы до вступления в партию. Выгоняли из партии за визит к "чуждым элементам", за хранение фотографий, например, священника, за ношение кольца или серег, а также бус.
Тогда говорили, что, по-видимому, партия к чему-то готовится, поэтому "перестраивает" свои ряды и очищается от ненадежных людей. В числе исключаемых попадались и преданные коммунисты. В том же 1929 году была произведена основательная чистка студенчества. Из института выгоняли по совершенно пустяковым причинам.
Меня однажды вызвал председатель студенческого комитета и сказал:
- По имеющимся у нас сведениям, вы скрываете свое происхождение.
У меня даже потемнело в глазах и понадобилось до боли напрячь все мышцы, чтобы не выдать начавшуюся дрожь. Но, оправившись от испуга, я изобразил на своем лице изумление и возмущение, и сказал:
- Я скрываю свое происхождение? Да это же какой-то мерзавец хочет себе нажить политический капитал! Я вас прошу немедленно сделать запрос обо мне. Вы убедитесь, кто я, а затем я попрошу раскрыть этого негодяя. Я так дело не оставлю!
По-видимому, мое лицо, мой возмущенный тон и настойчивость произвели выгодное для меня впечатление. Уходя же, я думал: "Пропал-пропал, как только запросят село, так и конец мне..."
Сам же немедленно послал заказное письмо своему родственнику, работавшему в сельсовете, с просьбой выслать мне характеристику, содержание которой я приложил к письму. Вскоре я получил из села за подписями и печатью блестящую характеристику.
Я пошел в студком.
- Ну как, сделали вы обо мне запрос или нет? - спросил я.
- А мы не видим в этом нужды. Мы не сомневаемся в вас, -ответил мне председатель.
Я ему показал свою "характеристику" и он, очень довольный, пожал мне руку. У меня как гора с плеч свалилась.
Однако с тех пор я постоянно дрожал за раскрытие моего "прошлого".
Этот страх, наряду с моей коммунистической верой и прирожденной дисциплинированностью, являлся причиной того, что я всегда старался быть образцовым при исполнении разного рода поручений.


--- Далее ---