Обращение.

Кругом нас в десятках сел церкви были разрушены. В селе же, где мы жили, здание церкви сохранилось и было использовано под склад МТС. Теперь оно было очищено и снова превращалось в церковь.
Как-то, проходя мимо церкви, я зашел внутрь. Еще не был произведен ремонт и стены были поободраны. Иконостаса не было. Висело и стояло десяток икон, перед которыми горели свечи.
Впереди бывший дьякон, после ареста отрекшийся от сана и занимавшийся сапожным ремеслом, читал какие-то молитвы. Около него стояло с полсотни народу, преимущественно женщины и девушки. Они время от времени пели.
Я стал около стенки у клироса. И вот это пение, эти иконы, свечи и то, с каким усердием люди крестились и шептали молитвы, пробудило в моей душе воспоминания драгоценного прошлого. Сердце сжималось, я еле-еле сдерживался, чтобы не зарыдать.
Спазмой схватило горло, текли слезы. Я стыдливо крестился, но искренно, от всего сердца взывал: "Боже, прости меня". Бог для меня как бы воскрес и я обращался к нему, как к реальному существу. Постояв минут сорок, я возвратился домой с каким то просветлением на сердце.
Хотел рассказать жене, что я видел, но спазма мне мешала и я еле подавлял слезы. Соседские девочки смеялись над чем-то, виденным около церкви, - это меня задело за живое и я их пристыдил, заметив, что в церковь ходят молиться.
Я еще не осмыслил того, что произошло в моей душе. Я думал тогда, что глубокие и светлые чувства были вызваны у меня по ассоциации с воспоминаниями того, что мне было дорого когда-то, поскольку оно было связано с тогдашними условиями жизни, с тогдашним спокойствием, миром, доверием к людям.
Но это я так думал. Душа же моя, лишь прикоснувшись к святыне, сразу почувствовала себя в родной стихии.

Как-то мне случилось услышать богохульство, и вот я, сам недавно богохульствовавший, был уязвлен в самое сердце, и постарался удалиться, чтобы не слышать хулы.
У нас не было иконы. Я попросил одну старушку и она с удовольствием дала образ Богородицы-путеводительницы со Спасителем на руках.
Я тяжело заболел и находился в постели уже больше месяца. Мог я подыматься всего пока на несколько минут.
На крещение священник обходил хаты. Зашел и к нам. Все подошли ко кресту, я же попросил поднести мне крест и помолиться за меня.
Через девять дней мы бежали. Я уже правил лошадьми и хоть слабо, но ходил.
После больших опасностей и страхов мы попали на берег Днепра. Была страшная вьюга. Мы оказались среди огня. Кругом треск пулеметов, грохот пушек, зловещий вой пикирующих самолетов.
Станция окружена, выхода нет. На станции скопились десятки воинских составов с бензином, с бомбами, с разным снаряжением.
С 11 часов утра и до ночи кругом все клокотало. Ночью было ничего не видать, лишь бесконечные фейерверки от разрывов, от трассирующих пуль, от ракет и разноцветных сигналов. Еще час или минута и все взлетит.
Спастись можно лишь чудом. И вот, я от всей души взмолился: "Боже Милосердный, спаси мою семью! Пусть я погибну за свои злодеяния, но пощади ее, несчастную, выведи ее из огня. Пресвятая Богородице, Святителю Николае Чудотворче, молю Вас, спасите мою семью".
Трудно передать, что делалось с несчастной женой. Я, скрепив сердце, старался выглядеть спокойно и уверял ее, что вот, даст Бог, вырвемся. Я подчеркивал надежду на Бога, хоть и произносил Его имя как-то неуверенно.
"Раз есть Бог, - думал я, - значит, не даст погибнуть".
Мы в пустом вагоне одного из многочисленных составов. Часов в 10 вечера был освобожден путь и составы погнали один за другим. Наконец, и наш. Мы благополучно переехали Днепр.
Спасены!
И я со слезами благодарил Бога.

Затем нам пришлось пережить еще немало страху. Одна надежда - Бог. Где остановились, вешаем икону. С собой возим также лампадку, сделанную из медицинской банки. Как только опасность, встаю на колени и от всей души взываю о спасении. И неизменно все обходится благополучно.
Но пока молюсь лишь в случае опасности. Молюсь о семье. Господь одарил меня великим даром любви. Она открыла мне глаза на диавольский коммунизм, она меня провела сквозь страшные муки в застенках НКВД, она же обратила мое сердце к Богу в минуту страшной опасности для дорогих мне людей.

На Украине, где мы остановились, в семи километрах город, где сохранилась церковь. В праздник апостолов Петра и Павла я решил посетить церковь.
Войдя в церковь, я сразу же залился слезами при виде иконостаса, паникадила и всей церковной обстановки. Поет хор.
Боже мой, где я? На небе или на земле? Глубочайшее умиление переплелось с чувством покаяния.
Я с трудом подавляю рыдания. Как недостойнейший, стою сзади в уголке. Мне больно наблюдать, что в церкви лишь десятка два старушек и несколько мужчин, тогда как вокруг церкви вся огромная базарная площадь заполнена народом, где его тысячи. С горечью думаю я об ужасающих масштабах богоотступничества и тут же сознаю, что одним из ревностных сеятелей безбожия был я, являвшийся слепым оружием в руках сатаны. Обливаясь горькими слезами, я шепчу:" Боже милостивый, благодарю Тебя за отвращение меня от диавольского большевизма и за страшные страдания и испытания, перенесенные мною".
Это благодарение я возношу утром и вечером по сей день и буду возносить до смерти.
Старый священник говорит глубокую проникновенную проповедь. Это в первый раз за 22 года я слышу проповедь. Он бывший узник НКВД. В глазах у него стоят слезы. У меня же текут ручьем. Какой близкий, родной мне этот пастырь-мученик!
Выхожу из церкви. К своему прискорбию, через 10 минут слышу такой разговор псаломщика-регента со своими сослуживцами по учреждению, где он служит счетоводом:
- Чтобы заработать двести рублей, я должен три недели отработать. А тут дурные бабы даром дают, так почему же не брать? - сказав это, он хохочет, а вместе с ним и его друзья.
Я стараюсь больше ничего не слышать от этого "псаломщика" и удаляюсь...

Я с семьей попал за границу и прямо в нацистский "лагерь смерти". Будучи в тюрьме НКВД, я испытывал муки один, здесь же суждено было перенести невероятные страдания всей семье. И если здесь я был мучим в течение нескольких месяцев обострившимися тюремными болезнями, то еще более страдал душевно из-за семьи.
Жена и еще один ребенок чуть не погибли от страшных эпидемий. Люди гибли, как мухи, от болезней в нетопленых бараках, от отравлений, практикуемых врачами, и от всего дьявольского режима избиений и разных издевательств.
Если в НКВД все попавшие туда были "врагами народа", то в нацистском лагере все, начиная от грудных младенцев, именовались "партизанами".
К великому прискорбию нужно заметить, что издевательства творились почти исключительно руками русских же, которые, спасая свои шкуры, верно служили нацистским разбойникам, душили и мучали своих братьев. Иным это издевательство над людьми доставляло удовольствие.
Наша гибель была лишь делом очереди. Надежды на спасение не было никакой. И здесь, в состоянии неизъяснимого горя и совершенного отчаяния, я день и ночь вопил к Небу о спасении семьи. В конце концов, ребенок, перенесший неописуемые страдания, поправился. Вырвалась из объятий смерти и жена. И Богу угодно было, чтобы мы выскользнули из лагеря.
Анализируя все перенесенное нами, мы не раз говорили, что, поистине, Господь нас ведет за руку через пропасти, через огонь, через очаги смерти.
Во время ужасных бомбардировок, сидя в подвале, а иногда оставаясь на пятом этаже, я почти был уверен в нашей безопасности и лишь от всего сердца взывал к Богу, и это в то время, когда бомбами разрушалось все вокруг нашего дома...

Позади меня лежит тяжелый, тернистый путь, пройденный за время от моего богоотступничества и до полного обращения к Богу.
Мой трактат "о правде и добре", написанный для себя после выхода из тюрьмы, остался лишь как памятка о том, как неминуемо вело меня безбожие ко все более глубокому разочарованию в людях, к выводу, что каждый человек - потенциальный враг и к замыканию в себе.
Моя душа окончательно исцелилась от яда безбожия. Видя человеческую подлость, я теперь знаю, что она не является прирожденным свойством человеческой души, а ее болезнью, от которой человек может исцелиться.
Для меня воскресли абсолютные ценности, которыми оправдывается и освящается жертвенность и любовь к людям, какими бы эти люди не были.
Через год после выхода из тюрьмы, единодушно было мнение врачей, что для излечения, хотя бы частичного, мне требуется длительное пребывание в условиях лучших курортов. Однако, волею Бога, я с каждым годом все более исцеляюсь безо всякой медицинской помощи, и теперь мое состояние несравнимо с тем, каково оно было еще в 1941 или 1942 г.
И это несмотря на все лишения и страдания, причиненные войной, рецидивы, перенесенные мной в немецком "лагере смерти" и на довольно скудные жизненные условия в настоящее время.

Мною пережито много горя, но немало испытано и того, что дает счастье в земном смысле.
Например, я испытал переход от положения человека подчиненного в положение "власть имущего". Затем переход от состояния полунищего, голодного, раздетого к состоянию довольства, пусть относительного, но тем более ощутительного на фоне всеобщей нищеты. Затем переход от мук к покою, от заключения к свободе.
Я испытывал наслаждение от чудной музыки, от первоклассных театральных постановок и кинокартин, от прекрасных литературных произведений. Наконец, я испытал всю глубину семейного счастья, полыхающего бурным пламенем взаимной любви.
Одним словом, я испытал все то земное счастье, мечтой о которой живут сотни миллионов людей.

Но когда я стою теперь в Храме Господнем, особенно же в какой-либо великий праздник, то переживания моей души, рвущейся на соединение с Богом, превосходят несравненно все, испытанное мною когда бы ни было, и не только своим чистым характером, но и глубиной и силой.
Здесь я обретаю безграничное счастье, в сравнении с которым все испытанное мною земное, кажется мишурным и ничтожным. Одна лишь любовь, органически связанная с этими святыми чувствами, является частью их, освящается ими и становится еще ярче и чище.
Теперь для меня жена не только мой вечный друг и спутник на тяжком пути, она теперь сестра во Христе. И мы никогда еще за 12 лет нашей жизни не чувствовали с нею такой взаимной любви и доверия, такой чистоты наших чувств, как теперь.
Оглядываясь назад и содрогаясь перед ужасами НКВД, для которого мы теперь недосягаемы, а также перед ужасами нацистского лагеря, мы еще и еще раз повторяем, что Милосердный Бог провел нас за руки.

Куда девалась моя раздражительность и мстительность....
Если в бытность мою богоотступником поиски способов для отмщения обидчику не давали мне покоя, причем, моим девизом было: "за око - оба глаза, и за зуб - все зубы", то теперь, будучи верным, при нанесении мне кем бы то ни было унижения или оскорбления, я ищу в себе силу, чтобы подавить в корне чувство обиды, и ищу случая сделать добро обидчику.
А за всех врагов своих, которые еле не лишили меня жизни, постоянно возношу молитвы Богу.
Не кары теперь я жажду этим людям - я был бы счастлив обнять их, как братьев во Христе.
Познав истинную цену многих мудрецов мира сего, я мечтаю о том, чтобы встретить идеального человека, каким он должен быть. Это -праведник, богатырь духа. Это человек, который жил бы не только внешне и внутренне душой по Христу. Который любил бы врагов своих.
Я бы хотел научиться от него такой силе любви, ибо если я и не питаю вражды к моим врагам и молюсь за них, и если мне их было порою жаль даже тогда, когда они готовили мне смерть, то все же любить их в буквальном смысле, как каждого другого человека, я еще не научился.
Я мог терпеть ужасную физическую боль, но я не мог ее устранить. Я не мог ощущать приятного прикосновения, когда меня истязали и не мог чувствовать теплоты, сидя в леднике. Я лишь подавлял страдания. Точно также я подавляю и пресекаю в корне всякую душевную боль, рождающуюся у меня, например, при оскорблениях.
Но как боль заменить на любовь, на настоящую, искреннюю любовь? Вот, я хотел бы постичь это. Тот, кто не испытал чудовищных страданий, телесных и душевных, подобных перенесенным мною, никогда не поймет их так, как понимаю я. Они для него просто непостижимы. Так мне непостижимо многое из духовного опыта, которым обладают, по- видимому, редчайшие люди. И для меня было бы большим счастьем встретить такого человека.

Итак, в одно мгновение когда-то я усомнился в существовании Бога и покатился по пути погибели, принял на себя облик сатаны. Ни чудеса, ни страшное горе не поколебали меня и я продолжал опускаться все ниже и ниже.
Но вот за предельными муками ярким светом загорелось чувство раскаяния во всех своих злых поступках, но не в богоотступничестве.
После этой вспышки наступила реакция в виде эгоизма, объявившего всех людей врагами. Это было логическое завершение пути безбожника, ибо раз нет Бога, нет иной жизни кроме земной, то вся жизнь моя должна сводиться к борьбе за существование с подлыми, жестокими, бездушными, злорадными людьми.
Да, душа моя была ограблена и изуродована, но, к счастью, не до конца. Искра Божия не угасла в ней. В одно мгновение от прикосновения к светильнику искра эта вспыхнула и постепенно превратилась в яркое пламя.
Блудный сын вернулся в Отцу своему.

 

--- Далее ---